Мне было двадцать два. Мать умирала и попросила меняприехать. Ее дружок с морщинистым лицом к тому времени был уже на том свете, иона осталась совершенно одна. В последнее время я: постоянно по–сылал ейденьги, и немало.

Пансиона уже не существовало, дом был предо–ставлен матери вполное распоряжение. У нее были две служанки и личный шофер, готовый в любоймо–мент отвезти ее в «Кадиллаке», куда она только поже–лает. Матери безумнонравилась такая жизнь, и она никогда не интересовалась происхождением моихка–питалов. И конечно, я не забывал о Винкене и его кни–гах. Мне удалосьотыскать и приобрести еще две. Мой антикварный склад в Нью-Йорке постепеннопопол–нялся все новыми сокровищами, но, если не возража–ешь, о нем мы поговоримчуть позже. И о Винкене тоже.

Мать никогда и ни о чем меня не просила. Почти все время онапроводила в своей огромной спальне и уверяла меня, что беседует там с теми, ктопокинул этот мир раньше нее: со своим дорогим братом Мик–ки, любимой сестройАлисой, со своей матерью – на–шей, так сказать, родоначальницей. Ирландка попро–исхождению, она служила горничной в этом доме и после смерти его безумнойхозяйки получила особняк в наследство. А еще мать говорила, что к ней частоприходит Крошка Ричард – брат, который умер, ко–гда ему было всего четыре года.От столбняка. Крошка Ричард… Она утверждала, что Крошка Ричард зовет ее к себе…

Но ей хотелось, чтобы я вернулся домой. Она жда–ла меня всвоей спальне. Я знал об этом и понимал ее желание. Прежде ей приходилосьухаживать за уми–рающими квартирантами, да и я заботился не только о СтаромКапитане. Вот почему я поехал в Новый Ор–леан.

Никто не знал, куда я направился, равно как нико–му не былоизвестно ни мое настоящее имя, ни проис–хождение. Поэтому мне не составилотруда исчезнуть из Нью-Йорка. Я вновь поселился на Сент-Чарльз-авеню и почтивсе время оставался возле матери – когда ее тошнило, держал возле ее подбородкачашку, вытирал слюну, подавал судно, когда агентство не име–ло возможностиприслать сиделку. Конечно, мы мог–ли позволить себе нанять постоянных сиделок,медсе–стер и любых помощниц, но матери не нравилось пользоваться услугами «этихужасных цветных женщин», как; она их называла. И я вдруг сделал со–вершенно неожиданноедля себя открытие: уход за матерью не вызывал во мне практически никакихот–рицательных эмоций. А сколько простыней мне при–шлось сменить и постирать.Естественно, в доме была стиральная машина. Я вновь и вновь менял белье напостели – наверное, слишком часто, но такой уж я человек: ни в чем не знаюмеры. Я просто делал то, что считал нужным. Я бессчетное число раз мыл и насуховытирал судно, посыпал его специальной пудрой и ставил возле кровати. Воздух вкомнате всегда оста–вался свежим. В конце концов, нет такого запаха, которыйостается навечно и от которого невозможно избавиться.

– Во всяком случае, не на этой земле, – пробор–мотал я.Но он, слава Богу, не расслышал моих слов.

– Так продолжалось примерно две недели. Мать не хотела,чтобы я отправил ее в больницу. Я нанимал круглосуточных сиделок – просто длястраховки, что–бы в случае необходимости они могли проверить ее пульс, давлениеи остальные жизненные показатели. Я играл для нее, вслух читал вместе с неймолитвы – словом, делал все, что обычно делают для людей, нахо–дящихся насмертном одре. С двух до четырех дня она принимала посетителей – в основномкаких-то престарелых родственников. «А где же Роджер?» – спра–шивали они, но яна это время уходил и старался с ни–ми не встречаться.

– И у тебя не разрывалось сердце при виде ее страданий?

Во всяком случае, они не доводили меня до безумия.Практически весь ее организм был поражен раком, и никакие деньги уже не моглиее спасти. Мне было очень тяжело наблюдать, как мучительно она уми–рает, я мечтал,чтобы все поскорее закончилось, одна–ко в глубине моей души всегда жило некоебезжалост–ное и жестокое чувство, которое в любой ситуации говорило мне:«Просто делай то, что необходимо». И я сутками сидел рядом с матерью,практически без сна и отдыха. До самой ее смерти.

Мать без конца разговаривала с призраками. Сам я их не видели не слышал, но часто мысленно обра–щался к ним и умолял забрать ее к себе.«Крошка Ри–чард, – просил я, – возьми ее. Дядя Микки, если ей несуждено поправиться, приди за ней…»

Незадолго до смерти матери появилась Терри – опытнаясиделка, не имевшая, однако, специального медицинского образования. Онаприходила тогда, ко–гда все дипломированные медсестры были заняты, ибо работы уних всегда хватало с избытком. Ах, Тер–ри… Блондинка, ростом пять футов семьдюймов, де–шевка и в то же время самая соблазнительная и обольстительнаядевчонка, какую мне когда-либо до–водилось встречать. Ты понимаешь, о чем я. Унее, что называется, все было на месте и как надо. В общем, потрясающая, ослепительнаядрянь.

Я улыбнулся, вспомнив покрытые розовым лаком ногти и влажныерозовые губки – видения, выхва–ченные когда-то из его разума и промелькнувшиепред моим мысленным взором.

– У этой малышки была продумана каждая де–таль, все былонаправлено на достижение цели: и то, как она жевала резинку, и золотой браслетна лодыж–ке, и манера сбрасывать с ноги тапочки, чтобы я мог полюбоватьсянакрашенными ногтями на ее ногах, и просвечивающая сквозь тонкий нейлон белогохалатика ложбинка на груди… В ее глазах под тяжеловатыми веками не отражалосьни грамма интеллекта, но при этом они были безукоризненно подведены карандашом,а на ресницах лежал слой туши фирмы «Мейбеллин». А как кокетливо у меня наглазах подпиливала она ноготки! Уверяю тебя, никогда прежде не доводилось мневидеть столь совершенное воплощение порока и соблазна Истинный шедевр!

Я рассмеялся, Роджер, не удержавшись, – тоже, однако онпродолжал свой рассказ:

– Поверь, она была действительно неотразима. Этакоесексуальное животное, но только без шерсти. И мы стали заниматься с ней «этим»при каждом удобном случае. Стоя в ванной комнате, например, пока мать спала.Пару раз мы уходили в одну из пустующих спален. Нам никогда не требовалось наэто двадцати минут – я засекал время. Как прави–ло, она даже не снимала своирозовые трусики – только спускала их, и они болтались где-то возле ее лодыжек.Она пахла, как духи «Голубой вальс».

Я тихо рассмеялся, а потом задумчиво произнес:

– Ах, если бы мне дано было познать то, о чем ты говоришь. Авот ты познал… Влюбился в нее и… поддал–ся искушению.