– Считаю своим долгом дать разъяснения, –безмятежным голосом произнес остановившийся над ней камергер. – И эта,выражаясь откровенно, пыточная нам досталась в наследство отзатейника-продавца. Собственно, мы ее даже облагородили, оставили только тебезделушки, с которыми сейчас возится Степан, зато вынесли отсюда два громадныхящика всевозможных жутких приспособлений, способных ужаснуть современногоцивилизованного человека. Да и кости отсюда велели убрать, и из вашей… комнатытоже. Прежний хозяин был неряшлив и оставил в подземельях столько костяков…

– Остается надеяться, что и ваши отсюда когда-нибудьвыметут, – сказала Ольга, невольно ежась под его взглядом, циничным излым.

– Упорствует наша белоснежная лилия, я такпонимаю? – спросил граф.

– К сожалению, – пожал плечами камергер. –Степан, будь так любезен…

Тяжелые шаги приблизились, и Ольга увидела вставшего над нейСтепана, крепко зажавшего клещами полосу раскаленного железа, уже не красную, амолочно-белую, пульсирующую внутренним жаром, ослепительно рдевшую.

Она дернулась, но пошевелиться не смогла. Огненная полосамедленно проплыла над ее животом, грудью, лицом, Ольга зажмурилась на миг,потом волна жара накатилась снова. Ольга отчаянно пыталась отдернуть голову,насколько удавалось – и над самым ухом послышался короткий треск, противнозапахло жжеными волосами…

Раскаленное железо вновь пустилось в причудливые странствиянад ее обнаженным телом, не опускаясь слишком низко, обдавая жарким теплом.Ольга закусила губы и заставила себя лежать неподвижно. Запах обожженных волосударил в ноздри.

– Зря все это, барин, – прогудел Степан. –Тут надо или всерьез, или вообще не надо, какой толк баловать…

– Замолчи, болван! – прямо-таки взвизгнулкамергер, определенно выведенный из равновесия. – Твоего мнения никто неспрашивает, орясина дурная…

– Друг мой, – сказал граф не без затаеннойиронии, – если мне позволено будет вмешаться… Я нахожу, что наш верныйСтепан, при всей его примитивности, проявляет гораздо более здравый подход кнашей… сложности. Уж не посетуйте… К чему эта дурная театральность? Нравитсянам или нет, но девчонка строптива, не глупа и вовсе не труслива. Посмотрите,как сверкает глазками…

– Если ее погладить железом по-настоящему… –сказал камергер мечтательно.

– Тогда, не исключено, она сломается, – кивнулграф Биллевич. – Но именно что – по-настоящему, тут Семен прав. А выразводите дурные эффекты в ущерб делу…

– Я о деле только и думаю, – огрызнулся камергер.

– Позвольте с вами не согласиться, – мягко сказалБиллевич. – Какие могут быть меж старыми друзьями притворства… Положа рукуна сердце, мы оба прекрасно понимаем, что вы, Мишель, пытаетесь убить двухзайцев: и сладить дело, и сохранить ее для себя в качестве любовницы. Я ничегоне имел бы против, какая разница… но этот вариант определенно не пройдет. Судяпо тому, что вы ее сюда все же притащили, она отказалась добровольно принестиклятву? Вот видите… А ведь у нас не так уж много времени. Да и пустых усилийжаль, откровенно говоря. Давайте уж… энергичнее. Как это ни прискорбно,приходится констатировать: девка оказалась столь же неудобным для обработкиматериалом, как и ее родители. Хотя вы самонадеянно полагали…

– Я рассчитывал! – обиженно вскрикнулкамергер. – В конце концов, она в отличие от родителей выросла здесь,успела проникнуться всеми преимуществами барского житья-бытья, и логично былопредположить, что…

– Вы ошиблись, – сказал граф. – Яблочко отяблони недалеко падает… К сожалению, девица продемонстрировала тот же идеализми глупую романтичность, что и ее родители. Следовало ожидать.

– Значит, вы все же знали моих родителей? –вырвалось у Ольги.

Граф подошел к ней, остановился рядом и словно бы задумчиво,без тени вульгарности коснулся пальцем ее подбородка:

– Ах, ну да… Вы, конечно же, хотите узнать хоть что-тоо своих родителях… А что, если придать нашей сделке следующий характер: выприносите требуемую клятву, а я после этого доскональнейшим образом вамрассказываю все о ваших родителях, вашем происхождении, поведаю массу другихинтереснейших вещей?

Неужели он рассчитывал, что соблазн окажется слишком велик?Покривившись, Ольга сказала спокойно:

– Ничего я толком не знаю… но судя по тому, что яуслышала вот только что, мои родители категорически не одобрили бы мое с вамисотрудничество…

– Наверняка, – сказал граф с еще более ледянымспокойствием. – Они были непрактичны, одержимы дурацкими идеалами,пытались ниспровергнуть то, что никому и никогда ниспровергнуть не удастся…

– Вы уверены? – спросила Ольга.

Граф помолчал. Потом улыбнулся одними губами:

– Знаешь, милая моя девочка, что самое приятное во всейэтой истории? Когда я в последний раз видел твоих родителей, мои псы ужевыдрали им глотки и выпустили кишки… – он повернул голову и небрежнобросил: – Мишель, давайте заканчивать с этим дурацким театром. Этобессмысленно. Ну, вы меня понимаете, пора всерьез приниматься за дело…

Он отошел. Судя по скрипу, снова уселся в кресло. На егоместе появился камергер Вязинский, глядя на Ольгу свирепо, неотрывно, он изовсех сил пытался придать себе презрительное бесстрастие, но получалось этоплохо, у него откровенно дергались губы, лицо перекосилось от злости, и он,сразу видно, прекрасно это понимал и злился не только на нее, но и на себя и навесь окружающий мир…

– Подумать, сколько крови ты из меня выпила,стерва… – произнес он сипло.

– Я? Крови? – спросила Ольга, борясь сострахом. – Вы меня ни с кем из своих знакомых не путаете?

– Смеется тот, кто смеется последним, – отчеканилкамергер, с большим трудом сохраняя бесстрастность.

И сбросил сюртук, не глядя, куда он упадет, кривя губы,склонился над пыточным столом, навалился на Ольгу, грубо стискивая грудь, шаряладонями по телу так бесцеремонно и примитивно, словно выполнял досаднуюобязанность. Она невольно ойкнула, почувствовав себя взятой, – и тут жестиснула зубы, закрыла глаза, замерла в совершенной неподвижности, чтобы нерадовать этого скота сопротивлением и криком.

Он-то как раз добивался и того, и другого – насиловалдевушку яростно и безжалостно, прижимая к доскам, стараясь причинить боль,хрипло шепча на ухо самые грязные оскорбления и собственные комментарии кпроисходящему, состоявшие из таких гнусностей, что половины она не понималавовсе.

Ольга терпела, закрыв глаза, поневоле дергаясь в тактразмашистым движениям насильника и пытаясь внушить себе, что находится сейчасгде-то далеко отсюда – когда-нибудь это должно было кончиться…

Что-то такое он все же почуял, несмотря на исходившую отнего слепую злобу, – взял себя в руки, стал двигаться гораздо медленнее,изощреннее, намеренно затягивая действо, гораздо тише и размереннее нашептывална ухо: