– Если ты рассчитываешь, что я тебе тут же перережуглотку, то такой милости не дождешься, – сказал камергер. – Посекрету признаюсь, меня так и подмывает прикончить тебя на месте, но этонарушит все планы… Дистилляция, учено говоря… – он заговорил деловито,сухо, чеканя слова. – Времени, конечно, мало – но оно исчисляется нечасами и днями, а неделями. Здесь, в доме, двадцать восемь человек быдла, вотвроде этого, – он небрежно указал на невозмутимого Степана, пялившегося наОльгу с видом голодного нищеброда, узревшего в витрине ресторана отличнозажаренный бифштекс. – И ни один из них тебя не минует. Я их к тебе вочередь буду выстраивать, по дюжине в день… За пару недель я из тебя сделаю непросто грязную шлюху, а подстилку, с которой вытворяют все, что только способноизмыслить грязное воображение. Потом посмотрим, что получилось. Если окажетсянедостаточно, еще через пару недель ты придешь в надлежащую кондицию, не то чтословечка поперек не пискнешь – по первому жесту будешь вытворять такое… Я изтебя сделаю такое… Степан!

– Да, барин…

Не отводя глаз от Ольги, камергер сказал торжествующе:

– Нынче же и приступай, голубчик. Пусть малостьоклемается, а там отбери человек пять – и валяйте. Слышал, как она тут пыталасьдерзить? Вот и сделайте так, чтобы у нее подобные стремления отшибло решительнои бесповоротно. Уловил?

– Не извольте беспокоиться, – прогудел Степан,ухмыляясь. – И орать будет, и маму звать, и живенько шелковой станет.

– Ты уж там… поразнообразнее и обстоятельно.

– Не извольте беспокоиться, уработаем сучонку…

– Ну, убери ее…

Степан проворно развязал ремни, рывком сдернул Ольгу состола, поставил на ноги, сунул в руки дерюжное платье и подтолкнул к двери. Онабрела, шатаясь, чувствуя кровь на разбитых губах, боль от многочисленных укусови ссадин. Великан бесцеремонно подталкивал ее в спину, бормоча:

– Шагай-шагай, не прибедняйся, подумаешь, двухпропустила…

Тем временем Ольга трезво рассуждала: если оченьпостараться, можно все же зубами раскромсать дерюгу на полосы, свить петлю –ну, а прикрепить ее к оконной решетке будет уже нетрудно. Грех, конечно, еслисудить по-христиански, но что поделать… Или, может, вплотную подойти к медведю?Будет, конечно, больно и жутко, но все, надо полагать, кончится очень быстро…

Бесцеремонно огладив ее пониже талии, Степан хохотнул:

– Ну, полежи часок, оклемайся. А потом я тебя первымподомну и так отделаю, что водой отливать придется. Ты, сучонка, даже сейчаспривлекательная, так что готовься. Мы барским затеям, может, и не обучены, но впарижских блядских домах гуливали, сопровождая барина в сей веселый град. Ох, яж на тебе душеньку отведу, такому научишься…

Мастерить петлю слишком долго, отстраненно прикидывалаОльга. Могут прийти раньше. Если у них будет достаточно времени – а так оно иесть – в конце концов и в самом деле превратят в такое, что и жить не стоит. Авпрочем, и так не жить… Значит, медведь. Господи, ну что же ты меня оставил-то,я ж искренне пыталась делать что-то доброе…

Степан сильным толчком в спину отправил ее в прежнюю темницуи с грохотом захлопнул за ней дверь. Завизжал засов.

Она так и стояла у входа, не сделав ни шага, нагая, в теснообхватившем ее талию чародейском пояске, держа в опущенной руке дерюгу. Четких,ясных мыслей не было – но что-то робко ворохнулось в сознании, и где-тоглубоко-глубоко затеплилась надежда…

Камергер оказался забывчив: под потолком все так же горелигроздья зеленых комочков холодного света, медведь стоял в прежней позе, словнонабитое искусным мастером чучело, а в воздухе висела полоска зеленого свечения,длиной с пол-аршина. Ольга не могла еще осознать, о чем думает и на чтонадеется, но поддалась некоему зову.

Пальцы разжались, и дерюга упала на пол. Не обратив на этовнимания, Ольга, как завороженная, шагнула вперед, ведомая каким-то непонятнымощущением, – и, протянув руку, решительно ухватила двумя пальцами кончиксветящейся полоски, словно обычную ленточку из косы…

И полоска ей поддалась, как обычная ленточка! Ольге неудалось скомкать ее, зажать в кулак. А потом полоска исчезла из руки, и ненужно было разжимать пальцев, чтобы это увидеть, Ольга знала и так…

Медведь, обретя свободу движения и способность соображать,не замедлив, рванулся к ней, и Ольга едва успела отпрыгнуть на безопасноерасстояние. Ноги не держали, и она опустилась на пол, тяжко вздохнула. В глазахстояли слезы, хотелось разреветься самозабвенно и обильно, но девушкапересилила себя.

Когда ленточка растаяла в кулаке, Ольге показалось, что онаощутила некий толчок. Осознать его по-прежнему не удавалось, однако что-тоопределенно изменилось, будто прикосновение к обрывку магии вдохнуло в нее…бодрость? уверенность? силу? Совершенно непонятные процессы бурлили в мозгу. Ноей теперь было легче.

Силы возвращались, хотя и медленно. Оглядев свое истерзанноетело, Ольга горько покривила губы: правда, к счастью, чувствуется, что нутро ейвсе же не выжгло этим непонятным холодом. Там и сям ощутимо побаливает, подонкипостарались на совесть, но ничего, переживем…

Не обращая внимания на бесновавшегося медведя, она отчаянноприслушивалась к себе, будто пытаясь расслышать призыв, прозвучавший на пределечеловеческого слуха.

А если… Вспыхнула отчаянная надежда, но тут же пропала,когда после нескольких попыток выяснилось, что все обстоит по-прежнему удручающеи прежние способности к ней не вернулись. И все же, все же… Некая слабинкаощущалась в окружающем, некая щель…

Потом ее обожгло. Мысль была смутной, невыразительной,невнятной… а если попытаться сделать ее четче, рассмотреть поближе?

Ольга так и сидела с закрытыми глазами, привалившись кхолодной неровной стене. Происходившее у нее в сознании как всегда, не моглобыть выражено человеческими словами и понятиями. Самая ближайшая аналогия – какесли бы человек медленно-медленно, с превеликими усилиями, царапал, пробивалбулавкой или чем-то похожим, крохотным, слабосильным, однако острым нечто вродетолстой глиняной стены. Выцарапывал по крошечке, пробивал крохотные дырочки,соединяя их в одну, методично и упрямо стремился проделать отверстие… нет, незатем, чтобы вырваться: просто-напросто заглянуть хоть одним глазком запреграду.

Потому что там, за этой преградой, толстенной стеной извоображаемой глины, сухой и слежавшейся, можно было увидеть описание-осознаниетого, на что она совсем недавно была способна. Непонятно? Ну поди ж ты объясниобычному человеку, что у тебя сейчас происходит в голове…

Неизвестно, сколько времени она расколупывала неподатливуюстену. Казалось, целую вечность. И все время сердце заходилось в страхе оттого, что влияние прихваченного благодаря камергерской забывчивости кусочкаподручной магии могло кончиться, истаять, прекратиться насовсем…