И где он только откопал это тупое пронафта-линенное«дарлинг»?… Если бы мне не было так плохо, я обязательно врезала бы ему поморде. А еще лучше — по яйцам… Тоже мне, Стан. На самом деле — самыйобыкновенный Станислав Половцев, пустое место, нуль, без году неделя в нашемклассе. Но в общем он прав — подружек у меня и вправду нет. Хотя я от этого нестрадаю. А раньше вообще не страдала — раньше, когда у меня был ансамбль. Тамдрузей было — завались, это сейчас временное затишье. Да и плевать. Плевать.

— Сама знаю, что симпатичная. А на тебя мне плевать.Плевать.

— Вообще-то слюну нужно экономить.

— Да я удавлюсь, если у меня такой парень будет…

— Не удавишься… Привыкнешь.

Привыкать я не стала, была охота, лучше помереть всемипрезираемой девственницей, лучше совсем остаться одной, чем шастать с подобнымублюдком. Но Стан не отставал, он явно решил меня дожать. Пару раз даже приносилбилеты в киношку, которые я благополучно рвала у него на глазах. А послебезвременно погибших билетов наступил сезон записок. Что он мне только неписал! «Как насчет того, чтобы потрахаться после уроков?» — этот текст былсамым безобидным. Из всех.

Последняя записка именно с этого и начиналась. Но пробитьменя таким пошлым образом еще не удавалось никому, папашкина школа, чтоб емупоскорее от водяры сгореть! Каллиграфическим почерком я вывела на Становойзаписке: «Как насчет того, чтобы тебе пойти… сам знаешь куда». И отправила ееобратно. Ответ пришел через три минуты.

«Предлагаю обсудить мою экспедицию… сама знаешь куда… потелефону. Я позвоню, дарлинг».

Стан и вправду позвонил. Как раз в тот момент, когда папашаставил мне фингал за непомытую посуду. Из чего можно было сделать вывод, чтовыжрал он две бутылки водки, никак не меньше. Если бы ограничился одной — такихсанкций не последовало бы.

По пьяни он терпеть не мог бардак на кухне и переполненнуюраковину, мой папашка. И терпеть не мог, когда звонили мне. Хоть и звонили мнередко, чего уж там… Пока я сидела возле холодильника, держась за вспухший глаз,папашка в коридоре живо реагировал на звонок. А точнее — бросил в трубкуматерное ругательство, которое обычно сопровождало мое имя.

Ну все… Суши весла. Сейчас начнется.

— Удавлю, — мертвым голосом сказал папахен,появляясь на кухне. — Шестнадцати нет, а всякие говнюки звонят. Шлюха тыбесстыжая, совсем как твоя мать… Прошмандовка!

— Пап, пожалуйста, — захныкала я.

— Удавлю…

Лучше молчать, уж я хорошо знаю своего папашку, если начатьпрепираться и доказывать, что ты не верблюд, — второго фингала неизбежать. Лучше ныть и со всем соглашаться.

— Ну, говори! Шлюха, да? С подонками таскаешься…

— Пап…

— Тебя удавлю, а подонку твоему яйца оторву и в пастьзатолкаю…

— Да ради бога! — это вырвалось у меня совершеннонепроизвольно. Так он меня достал, чертов Стан.

— Смотри у меня… Шлюха…

Папашка сунул мне под нос кулак, так, для острастки. Он исам понимал, пьяная скотина, что два фингала — это уже перебор. Это уже —кобра, очковая змея… А очковая змея и цапнуть может, с нее станется…

После акции устрашения он наконец-то выполз из кухни.

А я перевела дух. Сейчас папашка завалится спать, так чточасов шесть-семь спокойных у меня будет. Хоть телек посмотрю.

Но телек смотреть я не стала. А стала смотреть фотки. Ихбыло не так много, фоток, и сложены они были в целлофановый пакет, который япрятала на самом дне корзины с грязным бельем, под куском старого паласа: еслипапашка когда-нибудь найдет пакет — отметелит по первое число…

А все из-за мамы.

Из-за трех ее несчастных снимков. Вернее, не несчастных, асчастливых. Выцветших, потрескавшихся, с надорванными углами, — и всеравно счастливых. Мама была веселой, и даже папахена пригрела на одном из них.Папахен, нужно отдать ему должное, вовсе не выглядел козлом, наоборот, тихопросветленно улыбался, и физия у него еще не была опухшей от водяры. Милягойбыл мой папахен два десятка лет назад, ничего не скажешь: глаза человеческие,без мешков, без тусклого блеска. И никаких морщин, и никаких свалявшихсяполупегих волосенок… Я вдруг подумала, что юный Витек Кибардин — а именно такзвали моего комсюка-папашку двадцать лет назад — чем-то неуловимо похож наСтана.

Вот фигня-то!

Пока я размышляла, снова раздался телефонный звонок. ЗадрыгаСтан, не иначе, что ж ему неймется, задрыге, даже папашкина матерная отповедьне отрезвила… И не хватало еще, чтобы папашка подскочил из-за этих дурацкихзвонков… Я выскочила в коридор и схватила трубку — только из соображений личнойбезопасности, не из-за чего другого.

— Ренату будьте любезны, — голос у Стана былполузадушенным, видать, папахен все-таки допек его. Настолько, что он решилприкинуться вежливым простачком, задрыга.

— Опять ты! Ну сказано тебе было… Какого черта.

На том конце повисла напряженная озадаченная тишина,разродившаяся в конечном итоге совсем уж неожиданной фразой.

— Вообще-то я первый раз, звоню. Я могу переговорить сРенатой Викторовной Кибардиной?

Теперь озадачилась я. Или Стан решил так изысканно пошутить,или ..

Или это не Стан.

— Так я могу переговорить с Ренатой? — Голосвцепился в меня, как репей в собачью задницу. Черт, тут и не захочешь, аоткликнешься. На «Ренату Викторовну»…

— Ну, я… Рената Викторовна.

— Очень хорошо, — сразу оживилась трубка, хотяничего особенно хорошего в моем ответе не было.

— Вы полагаете? — съязвила я.

— Вы тоже будете так полагать, если я скажу, что вамзвонит директор проекта «Таис».

— И что?

— Меня зовут Александр Мостовой.

— И что?

— Завтра, в одиннадцать утра, вы должны быть в клубе, вкотором проходило прослушивание. Комната 34. Адрес помните?

— Адрес?…

— Просьба не опаздывать…

Черт… Фингальные неприятности с папахеном отразились намозгах, коню понятно… Директор-Проект «Таис»… Прослушивание… Черт, черт, черт…Прослушивание три дня назад, похабный пролетарский клубец, набитый девочками…Прямая спина сучки-брюнетки, с которой я курила в таком же похабномпролетарском сортире… «Есть у меня шансы, как думаешь»? «И не мечтай…» И немечтай, и не мечтай… А никто и не мечтает! Забила я на это дурацкоепрослушивание… Забила!

— Пошел ты! — гаркнула я коротким гудкам в трубке.

Интересно, за каким хреном кому-то понадобилось меняразыгрывать? Юмористы, блин… Хотя… Ведь никто же не знает, что у меня былалевая ходка на этот чертов кастинг. Никто. Ни одна живая душа. Никто не знает,тогда откуда этот звонок?