— Да просто делать неча… Приколоться решила.

— Я тоже — решила…

— Юмористка… Тебе сколько лет, юмористка?

— Почти шестнадцать, — шестнадцать мне должно былоисполниться через три месяца. — А тебе?

Динка пропустила мой вопрос мимо ушей, потом она частопропускала мои вопросы мимо ушей… Да и ответы — тоже.

— Значит, почти шестнадцать, — она глубокозатянулась и выпустила изо рта кольцо дыма идеальной формы. Идеальной — я дажезасмотрелась. — А знаешь, что с тобой будет лет через десять?

Меня совсем не интересовало, что случится со мной черездесять лет, но сказать об этом наглой остроскулой девчонке я почему-то нерешилась.

— И что же со мной будет через десять лет?

— Отрастишь задницу еще больше и будешь похожа нажирную свинью, — с оттягом произнесла Динка. — И кто тебе толькоприсоветовал сюда припереться?

Сука. Я бы заплакала, честное слово, заплакала, если быпропускала тренировки со своим гнусным папахеном. Вот кто любил меняпооскорблять, так это папашка — уж он-то старался вовсю. Но тренировок я непропускала и потому никак не отреагировала на злобный Динкин выпад. Неотреагировала — и все. И даже не покраснела возмущенно.

— По телевизору рекламу увидела, — кротко сказалая. — По кабельному каналу… Продюсерский центр «Колесо»… «Стань звездой»… Ипрочая ботва…

— Меньше телевизор смотреть надо…

Она затушила сигарету о подоконник, бросила окурок на пол ипотащилась к двери. Если бы у меня было что-то тяжелое в руках, я быобязательно запустила ей в спину… Бронзовой статуэткой «Гвардейская присяга»,которая стояла у нас на шкафу в большой комнате… Но спустя секунду я вспомнила,что статуэтку папаша пропил. Так что — руки коротки. Руки коротки, а злобитьсяна девчонку бессмысленно. Все мы здесь — конкуренты, и понять ее можно. Хотя —какая я конкурентка трем десяткам офигительных девчонок…

Никакая.

Но оказалось, что это они — никакие.

Они — никакие. А я — крутая и прекрасная, светловолосая,сероглазая, одна из двух счастливиц, одна из двух! А всего-то и нужно было, чтоспеть три песнюшки — по куплету из каждой, подвигаться в такт поспешной ихрипящей фанере и ответить на пару ничего не значащих вопросов: так, ничегоособенного, довесок к наспех сварганенному резюме….

Вопросы задавал парнишка лет восемнадцати, как потомоказалось — директор группы, Алекс Мостовой. Но плевать мне было на какого-тохмыря в вытянутом свитере, он был совсем не главным, я поняла это сразу, хотя итуго соображала от страха.

Главным был другой.

Леонид Леонидович Павловский. Продюсер.

Ленчик.

Я почти не помню свое первое впечатление от Ленчика, если несчитать первым впечатлением надсадную боль в позвоночнике. Вот уж кто испугалсяЛенчика — так это мой позвоночник! Просто потому, что сразу почувствовал:сломать его Ленчику ничего не стоит, он это двумя пальцами сделает, хрустнет,как хрустят раздавленной сигаретой, — и все. Прости-прощай, Ренаточка… Таквсе и случилось. Но потом, потом, много позже. А тогда-Тогда он был рассеян,рассеянно-ласков: позабытая на лице недельная щетина, разбрызганные по лбупряди волос, ленивая улыбка, ленивые глаза… И такой же вытянутый свитер, как иу хмыря-директора. Даже хуже — под воротом у нега красовалась спущенная петля,эта петля все время лезла мне в глаза и вроде как подмигивала: мол, не тушуйся,девка, не так страшен черт, как его малютки, и никто тебя здесь жрать несобирается, время серых волков и красных шапочек прошло, шапочки оптом проданыфанам «Спартака», как раз из волчатины — мясом наружу… И все клыки удалены — отгреха подальше. У него и ботинки были стоптаны, у Ленчика, стоптаны и неначищены, но ботинки я увидела не сразу, а через три дня, когда мы с Динкойстали дуэтом «Таис».

За эти три дня я успела получить двойку от дуры-химички,фингал под глаз от своего драгоценного папаши и записку от Стана: «Как насчеттого, чтобы потрахаться после уроков (c)(c)(c)»? Стан не давал мне прохода весьпоследний месяц, а все из-за нашего похода в клубец. Народу тогда собралосьприлично, как раз для того, чтобы колбаситься до самого утра. Мы со Станомзамыкали общий строй, никто нас особенно не звал, двух чмошников. Да мне, вобщем, было наплевать — я-то шла оттянуться и пивка попить. Попила, ничего нескажешь! Так набралась, что себя не помнила, а тут и Стан подвалил со своимслюнявым ртом и потнючими ладонями. До меня он исправно клеился ко всемдевчонкам в классе и исправно получал отлуп. Никому и в голову бы не пришлозамутить с ним что-нибудь, похожее на роман. Мне бы тоже не пришло, не налейсяя пивом.

Налилась.

А тут и Стан нарисовался, зажал меня в укромном углу и полезцеловаться.

Не то чтобы я сразу протрезвела от его мокрого поцелуя,просто я совсем другим его себе представляла — свой первый поцелуй.

— Да ты совсем сосаться не умеешь, Ренатка! —сказал Стан после трехминутного бесперспективного ползания по моим губам.

— Отвянь, — сил на препирательства у меня не былосовсем. — Пусть с тобой северный олень сосется, а я уж как-нибудьперетопчусь…

— Хочешь научу? И еще многим всяким фишкам…

Кажется, он полез мне в штаны, и, кажется, именно в этотмомент я заснула. Дура. Может быть — на минуту, может — и подольше. Потом вродебы проснулась — Стан по-прежнему возился с моими штанами. Все дальнейшее япомнила смутно. Как мы выползли с ним на улицу, как я цеплялась за него, чтобыне упасть в апрельскую грязь, и как я блевала в каком-то дворе. И как онтерпеливо ждал, когда я проблююсь.

Стан проводил меня до дома, и уже в подъезде снова началприставать.

— Я поступил по-джентльменски, не оставил леди одну… Итеперь, как честный человек, ты должна мне дать, — сказал он. — Этобудет благородно.

— Что именно? — спросила я. — Что именно ядолжна тебе дать?

— То самое, — хихикнул Стан. — Соображай.Взрослая ведь девочка.

— Пошел ты на хрен, козел, — беззлобно сказала я.

А он беззлобно улыбнулся. И жидкие волосики над его верхнейгубой беззлобно улыбнулись. И, пара фурункулов на щеках.

— Ты мне нравишься, Ренатка, — сказал он. —Хочешь буду твоим парнем?

— Еще чего…

— А ты подумай… Не так уж я плох, дарлинг…

— Не хочу я ни о чем думать.

— А зря. Я вот люблю подумать, знаешь ли… Ну, например,о том, что у тебя даже подружек нет. И ты одна все время. Пустяк, конечно, ноприятного мало…

— Не твое собачье дело…

— Не мое, конечно, — легко согласился Стан. —Я просто переживаю, дарлинг… Ты вроде не уродка, симпатичная даже…