30 мая, начальник личной охраны императора, N.1053F.

Итак, Бежецкая зачем-то переписывает содержание получаемыхею писем на листки, которые затем отправляет в Петербург какому-то мсье НиколяКроогу или, скорее, мистеру Николасу Кроогу. Зачем? Почему в Петербург? Что этовообще все значит?

Вопросы толкались локтями, налезая один на другой, но разбиратьсяс ними было некогда — в ванной перестала литься вода. Фандорин наскоро запихнулбумаги и письма обратно в портфель, но ретироваться к окну не успел. В дверномпроеме застыла тонкая белая фигура.

Эраст Петрович выхватил из-за пояса револьвер и свистящимшепотом приказал:

— Госпожа Бежецкая, один звук, и я вас застрелю!Подойдите и сядьте! Живо!

Она молча приблизилась, зачарованно смотря на негобездонными мерцающими глазами, села возле бюро.

— Что, не ждали? — язвительно поинтересовалсяЭраст Петрович. — За дурачка меня держали?

Амалия Казимировна молчала, взгляд ее был внимательным инемного удивленным, словно она видела Фандорина впервые.

— Что означают сии списки? — спросил он, тряхнув«кольтом». — При чем здесь Бразилия? Кто скрывается под номерами? Ну же,отвечайте!

— Повзрослел, — неожиданно проговорила Бежецкаятихим, задумчивым голосом. — И, кажется, возмужал.

Она уронила руку, и пеньюар сполз с округлого плеча, такогобелого, что Эраст Петрович сглотнул.

— Смелый, задиристый дурачок, — сказала она всетак же негромко и посмотрела ему прямо в глаза. — И очень, оченьхорошенький.

— Если вы вздумали меня соблазнять, то попусту тратитевремя, — краснея пробормотал он. — Не такой уж я дурачок, как вывоображаете.

Амалия Казимировна грустно молвила:

— Вы — бедный мальчик, который даже не понимает, во чтоввязался. Бедный красивый мальчик. И мне вас теперь не спасти…

— Подумали бы сначала о собственном спасении! —Эраст Петрович старался не смотреть на проклятое плечо, которое заголилось ещебольше. Разве бывает такая сияющая, снежно-молочная кожа?

Бежецкая порывисто поднялась, и он отпрянул, выставив впереддуло.

— Сидите!

— Не бойтесь, глупенький. Какой вы румяный. Можнопотрогать?

Она протянула руку и слегка коснулась пальцами его щеки.

— Горячий… Что же мне с вами делать?

Вторая ее рука нежно легла на его пальцы, сжимавшиеревольвер. Матовые немигающие глаза были так близко, что Фандорин увидел в нихдва маленьких розовых отражения лампы. Странная пассивность охватила молодогочеловека, он вспомнил, как Ипполит предупреждал про мотылька, но вспомнилкак-то отстраненно, словно и не его касалось.

А дальше произошло вот что. Левой рукой Бежецкая отвела«кольт» в сторону, правой же схватила Эраста Петровича за воротник и рванула насебя, одновременно ударив его лбом в нос. От острой боли Фандорин ослеп, авпрочем он все равно ничего не увидел бы, потому что лампа с грохотом полетелана пол, и воцарилась кромешная тьма. От следующего удара — коленом в пах —молодой человек согнулся пополам, пальцы его судорожно сжались, и комнатуозарило вспышкой, разодрало выстрелом. Амалия судорожно вдохнула воздух,полувсхлипнула-полувскрикнула, и никто больше не бил Эраста Петровича, никто несжимал ему запястье. Раздался звук падающего тела. В ушах звенело, по подбородкув два ручья стекала кровь, из глаз лились слезы, а в низу живота было такскверно, что хотелось только одного — сжаться в комок и переждать, перетерпеть,перемычать эту невыносимую боль. Но мычать было некогда — снизу доносилисьгромкие голоса, грохот шагов.

Фандорин схватил со стола портфель, кинул его в окно, полезчерез подоконник и чуть не сорвался, потому что рука все еще сжимала пистолет.Он не помнил, как слез по трубе, очень боялся не найти в темноте портфель,однако тот был хорошо виден на белом гравии. Эраст Петрович подобрал его ипобежал напролом через кусты, скороговоркой бормоча под нос: «Хорошдипломатический курьер… Женщину убил… Господи, что делать-то, что делать…Самавиновата… Я и не хотел вовсе… Куда теперь… Полиция будет искать… Или эти…Убийца… В посольство нельзя… Бежать из страны, скорей… Тоже нельзя… Навокзалах, в портах будут искать… За свой портфель они землю перевернут…Затаиться… Господи, Иван Францевич, что же делать, что делать?…» Фандорин набегу оглянулся и увидел такое, что споткнулся и чуть не упал. В кустахнеподвижно стояла черная фигура в длинном плаще. В лунном свете белелозастывшее, странно знакомое лицо. Граф Зуров!

Взвизгнув, вконец ошалевший Эраст Петрович перемахнул черезограду, метнулся вправо, влево (откуда кэб-то приехал?), и решив, что всеравно, побежал направо.

На Собачьем острове, в узких улочках за Миллуолскими доками,ночь наступает быстро. Не успеешь оглянуться, а сумерки из серых уже сталикоричневыми, и редкие фонари горят через один. Грязно, уныло, от Темзыпотягивает сыростью, от помоек гнилью. И пусто на улицах, только уподозрительных пабов и дешевых меблирашек копошится какая-то нехорошая, опаснаяжизнь.

В номерах «Ферри-роуд» живут списанные на берег матросы,мелкие аферисты и стареющие портовые шлюхи. Плати шесть пенсов в день и живисебе в отдельной комнате с кроватью — никто не сунет нос в твои дела. Ноуговор: за порчу мебели, драку и крики по ночам хозяин, Жирный Хью, оштрафуетна шиллинг, а кто откажется платить — выгонит взашей. Жирный Хью с утра довечера за конторкой, у входа. Стратегическое место — видно, кто пришел, ктоушел, кто что принес или, наоборот, хочет вынести. Публика пестрая, от такойжди всякого.

Вот, например, рыжий патлатый художник-француз, только чтопрошмыгнувший мимо хозяина в угловой номер. Деньги у лягушатника водятся — безспоров заплатил за неделю вперед, не пьет, сидит взаперти, первый раз за всевремя отлучился. Хью, конечно, воспользовался случаем, заглянул к нему, и чтовы думаете? Художник, а в номере ни красок, ни холстов. Может, убийца какой,кто его знает — иначе зачем глаза за темными очками прятать? Констеблю, что ли,сказать? Деньги-то все равно вперед уплачены…