«Правильное дыхание — основа правильной жизни. Оно поддержиттебя в трудные минуты бытия, в нем обретешь ты спасение, успокоение ипросветление. Вдыхая жизненную силу прану, не спеши выдохнуть ее обратно,задержи ее в своих легких. Чем дольше и размеренней твое дыхание, тем больше втебе жизненной силы. Тот достиг просветления, кто, вдохнув прану вечером, невыдохнет ее до утренней зари».

Ну, до просветления Эрасту Петровичу было пока далеко, ноблагодаря ежеутренним упражнениям он уже научился задерживать дыхание до стасекунд. К этому верному средству прибег он и теперь. Набрал полную грудь воздухаи затих, «превратился в дерево, камень, траву». И помогло — стук сердцапонемногу выровнялся, ужас отступил. На счете сто Фандорин шумно выдохнул,успокоенный победой духа над суеверием.

И тогда раздался звук, от которого громко заклацали зубы.Кто-то скребся в дверь.

— Впусти меня, — прошептал голос. — Посмотрина меня. Мне холодно. Впусти…

Ну уж это слишком, из последних остатков гордости возмутилсяФандорин. Сейчас открою дверь и проснусь. Или… Или увижу, что это не сон.

Он в два прыжка достиг двери, отдернул засов и рванулстворку на себя. На этом его отчаянный порыв иссяк.

На пороге стояла Амалия. Она была в белом кружевномпеньюаре, как тогда, только волосы спутались от дождя, а на груди расплылоськровавое пятно. Страшнее всего было ее сияющее нездешним светом лицо состановившимися, потухшими глазами. Белая, вспыхивающая искорками рукапротянулась к лицу Эраста Петровича и коснулась его щеки — совсем как давеча,но только исходил от пальцев такой ледяной холод, что несчастный, сходящий сума Фандорин попятился назад.

— Где портфель? — свистящим шепотом спросилпризрак. — Где мой портфель? Я за него душу продала.

— Не отдам! — сорвалось с пересохших губ ЭрастаПетровича. Он допятился до кресла, в недрах которого таился похищенныйпортфель, плюхнулся на сиденье и для верности еще обхватил его руками.

Привидение подошло к столу. Чиркнув спичкой, зажгло свечу ивдруг звонко крикнуло:

— Your turn now! He's all yours!

В комнату ворвались двое — высоченный, головой до притолокиМорбид и еще один маленький, юркий.

Вконец запутавшийся Фандорин даже не шелохнулся, когдадворецкий приставил к его горлу нож, а второй ловко обшарил бока и нашел заголенищем дерринджер.

— Ищи револьвер, — приказал Морбид по-английски, июркий не подкачал — моментально обнаружил спрятанный под подушкой «кольт».

Все это время Амалия стояла у окна, вытирая платком лицо ируки.

— Ну, все? — нетерпеливо спросила она. —Какая гадость этот фосфор. И, главное, весь маскарад был ни к чему. У него дажене хватило мозгов спрятать портфель как следует. Джон, поищите в кресле.

На Фандорина она не смотрела, словно он внезапно превратилсяв неодушевленный предмет.

Морбид легко выдернул Эраста Петровича из кресла, все так жеприжимая к его горлу клинок, а юркий сунул руку в сиденье и извлек оттуда синийпортфель.

— Дайте-ка. — Бежецкая подошла к столу, провериласодержимое. — Все на месте. Не успел переправить. Слава богу. Франц,принесите плащ, я вся продрогла.

— Так это был спектакль? — нетвердым голосомпроизнес храбрящийся Фандорин. — Браво. Вы великая актриса. Рад, что моя пуляпролетела мимо. Как же, такой талант пропал бы…

— Не забудьте кляп, — сказала Амалия дворецкому и,накинув на плечи принесенный Францем плащ, вышла из комнаты — даже не взглянуланапоследок на опозоренного Эраста Петровича.

Юркий коротышка — вот кто за гостиницей следил, а вовсе неЗуров — достал из кармана моток тонкой веревки и туго прикрутил руки пленника кбокам. Потом схватил Фандорина двумя пальцами за нос, и когда задыхающийсяЭраст Петрович разинул рот, сунул туда каучуковую грушу.

— Порядок, — с легким немецким акцентом объявилФранц, удовлетворенный результатом. — Несу мешок.

Он выскочил в коридор и очень быстро вернулся. Последнее,что видел Эраст Петрович перед тем, как ему на плечи, до самых колен, натянулигрубую мешковину, — была бесстрастная, абсолютно каменная физиономия ДжонаМорбида. Жаль, конечно, что белый свет показал Эрасту Петровичу на прощаньеименно этот, не самый чарующий свой лик, однако в пыльной темноте мешкаоказалось еще хуже.

— Дай-ка я еще веревочкой поверх перехвачу, — донессяголос Франца. — Ехать недалеко, но так оно верней будет.

— Да куда ему деться? — басом ответилМорбид. — Чуть дернется, я ему в брюхо нож всажу.

— А мы все-таки перехватим, — пропел Франц иобмотал веревкой поверх мешка так крепко, что Эрасту Петровичу стало труднодышать.

— Пошел! — ткнул пленника дворецкий, и Фандоринвслепую двинулся вперед, не вполне понимая, почему его нельзя прирезать прямоздесь, в комнате.

Два раза он споткнулся, на пороге гостиницы чуть не упал, нолапища Джона вовремя ухватила его за плечо.

Пахло дождем, пофыркивали лошади.

— Вы двое, как управитесь, вернитесь сюда и всеприберите, — раздался голос Бежецкой. — А мы возвращаемся.

— Не беспокойтесь, мэм, — пророкоталдворецкий. — Вы сделали свою работу, мы сделаем свою.

О, как хотелось Эрасту Петровичу сказать Амалии напоследокчто-нибудь этакое, что-нибудь особенное, чтоб запомнила его не глупымперетрусившим мальчишкой, а храбрецом, доблестно павшим в неравной схватке сцелой армией нигилистов. Но проклятая груша лишила его даже этого последнегоудовлетворения.

А тут поджидало бедного юношу еще одно потрясение, хотя,казалось бы, после всего перенесенного какие еще могли быть потрясения?

— Душенька Амалия Казимировна, — сказал по-русскизнакомый уютный тенорок. — Позвольте старику с вами в карете прокатиться.Потолкуем о том о сем, да и посуше мне будет, сами видите, вымок весь. А Патрикваш пускай в мои дрожечки сядет да за нами едет. Не возражаете, лапушка?

— Садитесь, — сухо ответила Бежецкая. — Датолько я вам, Пыжов, никакая не душенька и уж тем более не лапушка.