— А портфельчик? Не переправить ли с дипломатической?Так оно обстоятельней получится. Неровен час… Господа, по всему видать,серьезные, они ведь вас и в Европе искать станут. Через проливчик я вас, ангелмой, конечно, переправлю — дело небольшое. Если не побрезгуете утлым рыбацкимчелном, завтра же поплывете себе с Богом. Ловя под парус ветр ревущий.

Что у него все «ветр» да «ветр», сердито подумал Эраст Петрович,которому, по правде сказать, ужасно не хотелось расставаться с портфелем,доставшимся такой дорогой ценой. А Порфирий Мартынович, словно бы и не заметивколебаний собеседника, продолжил:

— Я не в свои дела не лезу. Ибо скромен и нелюбопытен.Однако вижу, что многого мне недосказываете. И правильно, персиковый мой, словосеребро, а молчание золото. Бриллинг Иван Францевич — птица высокого полета.Можно сказать, орел прегордый меж дроздами, абы кому важного дела не доверит.Так как же-с?

— В каком смысле?

— Насчет портфельчика-то? Я бы его со всех сторонсургучом обляпал, дал бы курьеру посмышленней, вмиг бы до Москвы долетел, какна троечке с бубенцами. А уж я бы и телеграммку шифрованную заслал —встречайте, мол, владык небесных дар бесценный.

Видит Бог, не почестей жаждал Эраст Петрович, не ордена идаже не славы. Отдал бы он Пыжову портфель ради пользы дела, ведь с курьером ивправду надежней. Но воображение уже столько раз рисовало ему картинутриумфального возвращения к шефу, с эффектным вручением драгоценного портфеля изахватывающим рассказом о перенесенных приключениях… Неужто ничего этого небудет?

И смалодушничал Фандорин. Сказал строго:

— Портфель спрятан в надежном тайнике. И доставлю его ясам. Головой за него отвечаю. Вы уж, Порфирий Мартынович, не обижайтесь.

— Ну что ж, ну что ж, — не стал настаиватьПыжов. — Воля ваша. Мне же и спокойней. Ну их, чужие секреты, мне и своиххватает. В тайнике так в тайнике. — Он поднялся, скользнул взглядом поголым стенам комнатенки. — Вы пока отдохните, дружочек. Младость снатребует. А у меня, старика, все равно бессонница, так я покамест насчет лодочкираспоряжусь. Завтра (а получается, что уже сегодня) чуть светочек буду у вас.Доставлю к морскому брегу, облобызаю на прощанье и перекрещу. А сам останусь начужбине сиротой бесприютным прозябать. Ох, тошно Афонюшке на чужой сторонушке.

Тут Порфирий Мартынович, видно, и сам понял, что пересиропили виновато развел руками:

— Каюсь, заболтался. Соскучился по живой русской речи,все, знаете, на витиеватость тянет. Наши умники посольские больше по-французскиизъясняются, не с кем душу отвести.

За окном загрохотало уже нешуточно, кажется, и дождь пошел.Пыжов засуетился, засобирался.

— Пойду. Ой-е-ей, там бурны дышат непогоды.

В дверях обернулся, напоследок обласкал Фандорина взглядоми, низко поклонившись, растаял во мраке коридора.

Эраст Петрович запер дверь на засов и зябко передернулплечами — громовой раскат ударил чуть не в самую крышу.

Темно и жутко в убогой комнатке, что выходит единственнымокном в голый, без единой травинки каменный двор. Там ненастно, там ветер идождь, но по черно-серому, в рваных тучах небу рыщет луна. Желтый луч черезщель в шторах рубит конуренку надвое, рассекает до самой кровати, где мечется вхолодном поту одолеваемый кошмаром Фандорин. Он полностью одет, обут ивооружен, только револьвер по-прежнему под подушкой.

Отягощенная убийством совесть посылает бедному ЭрастуПетровичу страшное видение. Над кроватью склонилась мертвая Амалия. Глаза ееполузакрыты, из-под век стекает капелька крови, в голой руке черная роза.

— Что я тебе сделала? — жалобно стонетубитая. — Я была молода и красива, я была несчастна и одинока. Менязапутали в сети, меня обманули и совратили. Единственный человек, которого ялюбила, меня предал. Ты совершил страшный грех, Эраст, ты убил красоту, а ведькрасота — это чудо господне. Ты растоптал чудо господне. И зачем, за что?

Кровавая капля срывается с ее щеки прямо на лоб измученномуФандорину, он вздрагивает от холода и открывает глаза. Видит, что никакой Амалии,слава Богу, нет. Сон, всего лишь сон. Но на лоб снова капает что-то ледяное.

Что это, в ужасе содрогнулся Эраст Петрович, окончательнопросыпаясь, и услышал вой ветра, шум дождя, утробный рокот грома. Что за капли?Ничего сверхъестественного. Протекает потолок. Успокойся, глупое сердце,затихни.

Однако тут из-за двери тихо, но отчетливо донесся шелест:

— Зачем? За что?

И еще раз:

— Зачем? За что?

Это нечистая совесть, сказал себе Фандорин. Из-за нечистойсовести у меня галлюцинации. Но здравая, рациональная мысль не избавила отгнусного, липкого страха, который так и лез через поры по всему телу.

Вроде бы тихо. Зарница высветила голые, серые стены и сновастало темно.

А минуту спустя раздался негромкий стук в окно. Тук-тук. Иснова: тук-тук-тук.

Спокойно! Это ветер. Дерево. Сучья в стекло. Обычное дело.

Тук-тук. Тук-тук-тук.

Дерево? Какое дерево? Фандорин рывком сел. Нет там, заокном, никакого дерева! Там пустой двор. Господи, что это?

Желтая щель меж занавесок погасла, посерела — видно, лунаушла за тучи, а в следующий миг там колыхнулось что-то темное, жуткое,неведомое.

Что угодно, только не лежать так, чувствуя, как шевелятсякорни волос. Только не сойти с ума.

Эраст Петрович встал и на непослушных ногах двинулся к окну,не отводя глаз от страшного темного пятна. В то мгновение, когда он отдернулшторы, небо озарила вспышка молнии, и Фандорин увидел за стеклом, прямо передсобой, мертвенно-белое лицо с черными ямами глаз. Мерцающая нездешним светомрука с растопыренными лучеобразыми пальцами медленно провела по стеклу, и ЭрастПетрович повел себя глупо, по-детски: судорожно всхлипнул, отшатнулся и,бросившись назад, к кровати, рухнул на нее ничком, закрыл голову ладонями.

Проснуться! Скорей проснуться! Отче наш, Иже еси на небесех,да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое…

Постукивание в стекло прекратилось. Он оторвал лицо отподушки, осторожно покосился в сторону окна, но ничего ужасного не увидел —ночь, дождь, частые вспышки зарниц. Примерещилось. Определенно примерещилось.

К счастью, вспомнились Эрасту Петровичу наставленияиндийского брамина Чандры Джонсона, учившего правильно дышать и правильно жить.Мудрая книга гласила: