В их стране судить столь важное лицо, как отец Джантара, мог лишь Совет Семи. Теперь, правда, Шести. Ни суда, ни следствия. Теоретически каждый член совета должен был провести свое независимое расследование, а потом выступить на заседании. А после судьба Макинсая будет решаться голосованием. И Джантар, в первую очередь, добился аудиенции у каждого члена совета, кроме исшахинов, ведь те предсказуемо проголосуют за высшую меру наказания: казнь вместе с женой, лишение остального рода званий и имущества. Продажа близких родственников в рабство. То есть полное уничтожение рода. Джантар мрачно усмехнулся – и тогда место в совете снова опустеет. Наверняка исшахины уже подготовили замену из своих.

У реальных членов Совета его ждало горькое разочарование – те даже не пытались расследовать событие. Очевидно подкупленные, они ласково советовали «мальчику» покинуть страну, пока не вышел приказ об ограничении свободы его передвижения.

Загнанному в угол Джантару пришла сумасшедшая идея – дойти до источника и стать исшахином. Особенным, лишенным жреческого влияния, сыном «убийцы», получившим божественное благословение. Исшахинам придется признать невиновность отца, чтобы сохранить иллюзию власти. Боги ведь не могут благоволить сыновьям преступников. Наследник одного из великих родов, получивший силу исшахина, – это ли не козырь, способный изменить ход истории?

Джантар осознавал, что он может и не пережить обряд. Расчеты отца могут быть неверны, или его собственной силы не хватит и все же нужно быть жрецом, осененным ей божьей благодатью. Но других вариантов спасения себя, отца и страны от власти исшахинов на сегодня он не видел. Может, будь у него больше времени и опыт в политических играх, Демон нашел бы иной способ. Но ему, воину, выбранный путь казался самым верным. Джантар почти не сомневался, что все получится, и он вернется к дворцу, полный той силы, против которой у совета не найдется возражения.

Да, только не надо было брать с собой Николь.

Джантар досадливо поморщился и зажмурился. Крепко, до звезд на багровой пелене. Руттер обещал дальше тяжелую дорогу, полную опасностей. И он не хотел к своему чувству вины добавлять еще и смерть Николь. Не сейчас, когда он и сам не разобрался в своей жизни и своих желаниях. А она, сама того не ведая, разрывала его сердце на части, одновременно так похожая на любимую и совсем при этом другая.

А боги определенно смотрят на него свысока: разве возможно, чтобы за столь короткий период свалилось на одну голову такое количество проблем. Теперь еще и травницы с их мутными традициями, сгубившие Верину.

Его верные друзья мрачно сидели у костра и, видимо, корили себя за то, что там, у стен приюта так легко ушли. Да разве можно было не поверить столь убедительным улыбкам травниц? Безмятежные ровные лица, характерные для сестер, давно стали привычными чертами травниц. Никто никогда не искал в том подвоха. Лишь чужачка Николь заметила несоответствие. Да, у Джантара мелькнула смутная тревога, когда он представил эту знакомую с детства маску травниц на лице девушки. Но и только. Они все ушли, оставив там и Николь и, как оказалось, Верину. И теперь вина и злость, словно осколки стекла, лежали на сердце и кололи при любом движении. Вспоминать о Верине было щемяще горько от гордости за нее – она была бойцом. До самого конца.

А Николь пусть спит. И ведь нашла, дошла. Как же невероятно она все-таки вспарывает реальность. Чужая душа, идущая своими тропами. Джантар провел ладонью по щеке девушки, большим пальцем вытащил закушенную нижнюю губу, соблазнительно теперь припухшую. Наваждение. Искушение. Под пальцами пульсировала крохотная жилка на шее. И так хотелось коснуться ее губами, усыпать поцелуями, вызывая ответные вздохи.

Хотелось зарыться носом в ее волосы и втянуть родной и почти забытый запах. Освободить тело от этих одежд, которые скорее дразнили, чем прятали. Прижаться кожей, ощутить ее трепет…

Лучший способ справиться с искушением – отдаться ему полностью, ведь чем больше сопротивляешься, тем глубже погружаешься в свою зависимость. От этой мысли Джантару стало вдруг легче. Он легонько поцеловал Николь и ушел к догорающему костру.

Я остановилась вытряхнуть из обуви набившиеся камни и дорожную пыль. От смутного ощущения, что идти стало сложнее, поежилась и стянула полы жилетки.

И неясно, что тому виной. Спутники ли, мрачные и тяжелые. Или природа, вдруг растерявшая свои теплые краски. Сложно улыбаться тем, кто так искренне мне не рад, и невозможно греться о землю, обернувшуюся колкими камнями и сухим песком. Становилось холоднее. Плодородные холмы, дышащие жизнью, сменились мертвыми нагромождениями камней. Буйная растительность съежилась до одиночных кустиков, равнодушно шуршащих на ветру.

А может, дело в моих ощущениях потерянности? Случайная обуза, не имеющая даже цели. Приблудная, лишняя. Мир перестал обнимать, отнимая чувство защищенности и безмятежности. Но, наверное, так всегда происходит, когда тебя вдруг выпихивают из гнезда, выдавливают из укромного теплого места лишь потому, что настало время взрослеть.

Нет, мне не плохо. Просто я не знаю, что делать дальше.

Короткий утренний сон после долгого ночного перехода внутри стаи лишь ненадолго притупил усталость. И теперь она наваливалась на плечи, забивалась камнями в обувь и шарила холодными руками по спине. Оттого думать было в разы тяжелее, и путные мысли не спешили приходить на выручку.

Спас меня Тахир.

Поймал на дневном привале среди огромных валунов, вдали от всех. Прижал ладонью к холодному боку камня, сковал суровым взглядом и прошипел:

– Привязка завершилась, девочка. Я лично сверну шею твоему Бесу, если ты не научишься с ним справляться.

Боясь вздохнуть, я дотронулась до оплетки на его жилете и едва слышно выдохнула:

– Прошу, научи меня.

Тахир вдруг подался вперед, оставляя между нами неприлично узкое пространство, поставил руки на камень по обе стороны от моего растерянного лица. Огладил сверху вниз взглядом, полным недвусмысленных намеков, и тихо протянул:

– Не слишком ли много долгов ты на себя берешь? А, Николь-у-которой-ничего-нет?

Я в ответ молчала, мечтая разорвать смущающее кольцо его рук. Врезать ему как следует по гадкой улыбке, чтобы стереть самодовольный взгляд. Но он не дотрагивался до меня, не переходил невидимую черту. Сердце колотилось быстро, до слез, я закусывала губы, запихивая подальше собственные ощущения бессилия и злости оттого, что нуждалась в нем. Смотрела на тонкие руны, вышитые красной ниткой по вороту его рубахи, и ощущала дыхание, скользившее по щеке.

– Я хочу, чтобы ты…

Горячий воздух обжег мне ухо. Я сглотнула горький комок, готовая ударить за непозволительные слова.

– …по вечерам пекла свои лепешки.

Он резко отстранился, коротко рассмеялся и ушел. А я стояла, полная смятения и страха, которые скручивались в едкий злой смех: издевался, он просто глумился над самым больным, что есть у меня. Я досадливо пнула ни в чем не повинный цветок, росший из-под огромного валуна. Совершенно не понимала, как с ним разговаривать, не провоцируя и не подставляясь.