Говоря это, она отворила двери. Майор заколебался. Не было способа быть невежливым.

Увидев чужого и думая, что идёт по делам и работе, Ноинский, нахохливаясь, вскочил со стула, но жена его, смеясь, оттолкнула.

– Ты уж сиди, делай своё, уж мы тут с вельможным паном поговорим, что тебя не касается.

Ноинский, посмотрев, молча вернулся к наклёпыванию подошвы.

Мастерова проводила своего гостя в альков, потёрла канапе, сбросила с него разный мусор, пригласила сесть и встала перед ним.

– Значит, о чём речь?

– Я хотел узнать, кто живёт в каменице, – сказал майор.

– Значит, я это сразу вам… но с кем же имею честь?

– Майор Руцкий, – шепнул тихо старик.

– Пану майору расскажу детально, как надлежит.

Тут бедняга вздохнула, сплюнула и начала заново:

– С тыла сторож Дыгас, Матусова, торговка, с тем Ёзком, пусть бы висел, потому что тут с ним покоя никогда нет. Напротив Арамович, столяр, неплохой человек, челядь и те его хлопцы, что бы с Ёзком были достойны на ветку… Ради Бога! Бреннер с дочкой, кухарка и Агатка, которая ни на что хорошее не вырастет. Уже кокетничает, а пятнадцати лет не закончила, но что говорить…

– Что же это за человек – Бреннер?

Мастерова молчала, её лицо приняло выражение какой-то таинственности, дивное, беспокойное. Голова начала кружиться.

– Чем занимается? – спросил майор.

На этот вопрос Ноинская вместо того чтобы ответить, начала трепать конец и фриз платка, который имела на себе. Давала понять, что это была деликатная материя. Два раза покашляла, обернулась.

– Что бы я могла поведать, чем занимается, это трудно. Разные разности говрят. Человек там в чужие дела не вмешивается.

Тут, внезапно оборвав, поглядела на майора и спросила с неприязнью:

– Вы, пан майор, служили уже не в русском, с позволения, войске?

– Нет, моя пани, в легионах и под Наполеоном.

Мастерова живо махнула рукой, приблизилась к его уху и быстро шепнула:

– Про Бреннера говорят, что в тайной полиции служит.

Майор аж вскочил. Мастерова ударила себя в грудь.

– Ей-Богу! Но что бы была в этом убеждена, этого не скажу, но… люди говорят. Уж из пальца не высасали. И то – чтобы уж так высказать всю правду – история того пана, что стоял на горке, также что-то значит.

Руцкий побледнел и воскликнул:

– Ради Бога, моя пани, перед тобой старый поляк, солдат, можешь говорить смело. Скажи мне, прошу, что говорят.

– Почему нет! – отозвалась мастерова. – Пан, не надобно говорить то, что на лице написано. Достаточно на вас поглядеть. Милый Иисус! История немного длинная, никто её лучше меня знать не может, потому что не только что я на неё собственными глазами смотрела, но имею свои связи. Гм! На горке жил молодой паныч, красивый, спокойный, добрый – милый Боже, как мы его тут все любили.

Майор едва не выдал себя, потому что у него слёзы на глаза навернулись. Он действительно сказал свою фамилию, но та, видно, не обратила на неё внимание. Тогда продолжала дальше:

– Другая молодёжь в городе, обычно молодость то баламутится, то… разное бывает, а тот так жил, что можно сказать, как духовная особа. А с каждым вежливый и тихий. Долгое время тогда с первым этажом не было никаких знакомств. А нужно вам сказать, что Бреннер имеет дочку, красивую, как нельзя лучше, хоть на монаршие покои. Ну – и что удивительного. Но я баламучу, потому что не говорю, как это было. А это было так, что шторки на первом этаже загорелись… Наделали тревоги… Прибежал паныч и пожар потушил – панну увидел и познакомились. Я сразу думала: «Если не начнётся роман, то я уж последняя…» Говорила даже мужу: «Может, осведомить…» Так и случилось… предвидела. Сразу возникли романы. Отец узнал, а имеет денег достаточно – кто его знает, может за генерала какого хотел сватать – сделалась авантюра. Панна чуть не умерла. Так он, увидев, что светится, изменился – да будет воля Божья… Вроде бы ничего, паныча принимал, а когда тот, с позволения, шельма, дал знать о чём-то полиции, чтобы от него избавиться – цап его сразу – под ключ…

Майор заламывал руки.

– Но может ли это быть? Верно ли это? Он? Он выдал его?

– А кто же? А для чего бы это кому сдалось губить молодого? Как его взяли, слышала, в Кармелиты, так тут сразу ревизия. Пришла полиция, перетрясла всё до нитки, а панна, как о том доведалась, чуть не умерла… Ещё теперь как тень ходит…

Майор, который вовсе не был приготовлен к нахождению таких подробных новостей о сыне, смешался, заволновался, онемел. Ладонью тёр лицо, думал, что начать; сидел, как прибитый.

Мастерова заметила впечатление, какое это на него произвело, кольнуло её что-то, и она вдруг задержалась.

– Что с вами? – спросила она.

– Ничего, моя пани, – ответил дрожащим голосом старик, – ничего. Поймёте меня лучше, когда вам скажу, что я отец того юноши, что стоял наверху.

Ноинская со всей силой хлопнула в ладоши, но так, что сапожник наклонился от своего столика, чтобы взглянуть, что там снова делается.

Какое-то время продолжалось молчание.

– Ей-Богу, – отозвалась наконец Ноинская, – очень прошу у вас извинения. Если бы я знала, с кем имею честь, может быть, так бы не проболталась, чтобы вам сердца не кровоточить.

– Ничего плохого не стало, напротив, – сказал Руцкй, – хорошо мне знать обо всём.

Старик задумался.

– Значит, так о нём люди думают, и о причине ареста моего сына, – сказал он, помолчав, – но верно то, что этот человек… таким занимается ремеслом?

– Верно! Верно! – подхватила Ноинская. – Что тут болтать, только что не могу открыть, откуда это имею, но верьте, пан, что правда. Мы тут на него давно смотрим, всегда что-то в нём было подозрительное. Потому что, что говорить, честный человек, хоть бы свиньями торговал, всё-таки скрывать этого не будет, а за ним никогда никто не подсматривал, что делал… выйдет, бывало, до наступления дня – как в воду канул, нет его весь Божий день… воротится ночью. Смотрите, назавтра уже на рассвете исчез… А комиссары полиции, которые с ним встречаются, низенько перед ним шапку снимают.

– Но разве мой сын, зная о том…

– Разве он знал?

– Когда все о том говорят.

– Вы думаете, давно? Это мы, что тут постарели, и только после той авантюры проведали, что светится. И, что правда, дочка – такая панна, что более красивой трудно найти, и великая музыкантша. Глядя на неё, никто бы не догадался, чья дочка. Что удивительного, что парень влюбился.

Мастерова говорила, а майор сидел задумчивый, перепуталось у него в голове. Он вышел с намерением увидиться с Бреннером; теперь имел отвращение тереться о человека, запятнанного таким отвратительным знаком. Искал в голове причины, почему он сам мог прийти, добровольно к нему? Пожалуй, надеялся, приобретя себе доверие отца, добыть что-то из