– Кава, – объяснил волхв терпеливо. – Выпей,сразу станет легче.

Владимир отрицательно качнул головой:

– Хмельная? Это для слабых духом, отче.

– Не хмель, – ответил волхв, не обидевшись. –Мы, волхвы, сразу начали присматриваться к тебе. Знаем и то, что ты и в Киевесклонность к ведовству имел, старых людей об истине спрашивал. Хмельную бы тебене предложили! Это вроде нашенской силы-травы, что росла в здешних лесах, апотом вся вывелась. А в чужих краях трава стала кустами… а то и деревьями.Говорят, ее первыми нашли козы. Когда возвращались с пастбища, то срывали находу листья с кавы-дерева, жевали, начинали подпрыгивать, веселиться. Пастухипопробовали, им тоже стало легче таскать ноги… А много позже додумались срыватьзерна, обжаривать и толочь, а потом заваривать вместо травяного настоя.

– Кава, – повторил Владимир. Он покачалголовой. – Чудите, волхвы… Если там козы умнее пастухов, то разве вы,волхвы, можете чему-то у них научиться?

– Княже, нет народов настолько диких, чтобы даже самыемудрые не могли у них чему-то научиться.

– Гм… Сам узнал или в мудрых книгах вычитал? А я вотвсе на своих боках. Почему человек так устроен, что учится только на своихошибках?

– Не всегда. Иной раз даже у козы.

Владимир осторожно отхлебнул глоток. Кава была горячей, ногоречь смягчалась добавленным медом. Странно, в этой горечи было что-тоотвратительно-притягательное.

– Горько…

– Горьким лечат, сладким калечат.

Он допил, прислушался к ощущениям. Сердце начало стучатьсильнее, кровь горячим потоком пошла по измученному телу. В голове прояснилось.

– Ну как? – спросил волхв.

– Дикие племена, говоришь? Да, стыдно брать чужие вещи,чужие табуны, чужие земли… хотя берем, заветы богов рушим… Но не стыдно братьчужую мысль, ибо огонь не гаснет, если от него зажигаются другие!

Волхв переспросил осторожно:

– Ты о чем, княже?

– Помогает твоя настойка, благослови ее боги!.. И нетак уж дик тот народ, если на нашей земле сила-трава вовсе захирела, а на той –боги позволили вымахать ей до куста. А если не врешь, то и с дерево! Чем-то онилучше нас. Готовь эту настойку, нет, отвар, каждый вечер…

Волхв сказал предостерегающе:

– Когда сила играет, сна не жди! А утром будешь какмокрая курица.

– Да? Жаль… Я думал, сила из травы берется, а она менясамого, как дрова в печи, сжигает? Ладно, жизнь все одно коротка. Готовь утром,днем и вечером. Или научи моего отрока.

Волхв покачал головой:

– Зерна дорогие. За морем телушка – полушка, да куна –перевоз. Ромейские купцы продают, плату берут куницами да чернобурками!

– Может, в самом деле такие дорогие?

– Наши калики ходят за моря, знают те края как своипять пальцев. Эти зерна растут на деревьях, никому не потребные… Рви кто хошь исколько хошь.

Владимир встал, с наслаждением потянулся. Суставы сладкозатрещали. Сердце стучало мощно, голова прояснилась.

– Дивны дела богов… Как будто не скакал всю ночь, несидел днем за грамотами да картами! Своих купцов туда послать, что ли? Дановгородцы и в преисподнюю сыщут дорогу, ежели за гривну им пообещают две! А затри и в вирий взберутся… Тебя как кличут?

– Борисом. Я в бору родился, когда дула бора, нашсеверный ветер. Потому и назвали. Я тебе сам буду готовить каву. Чтопонадобится в деле… помимо ратного, только кликни!

Так Владимир обрел еще одного человека. Не слепо верного ипреданного пса, как Звенько, не примкнувшего из дальнего расчета, как Тавр, апомогающего по каким-то тайным мотивам. Но дареному коню в зубы не смотрят. Темболее когда в конюшне пусто.

Новгород платил Киеву нелегкую дань, давал крепких молодыхпарней в княжескую дружину, отправлял отряды плотников, каменщиков, дикарщиков.Все это растворялось безвозвратно, но Владимир лишь стискивал зубы. Русь надокрепить общими усилиями. А что все силы в одной руке, так велено великим княземСвятославом. Выживают лишь те, кто все по зову князя идут на врага, копают илистроят, стоят заодно.

Дабы укрепить связи с новгородским боярством, он взял в женыдочь богатейшего Третьяка. Девка была смирная, робкая, он поселил ее в доме задве улицы от княжьего терема, дал челядь, велел блюсти верность и вскоре забыл.Затем взял второй женой роскошную красавицу, дочь старейшины Ляшского квартала,тем самым обеспечив себе поддержку ляхов и жителей окрестных улиц. К этойиногда заходил, благо лишь перейти в другой конец терема. Потом взял третью, еетоже поселил в тереме, хоть и не на своей половине.

Он чувствовал свою растущую мощь, но тревожное предчувствиене покидало. И вот однажды утреннюю рань Новгорода взорвал бешеный конскийтопот.

По улице, распугивая прохожих, летел на взмыленном коневсадник. Конь шатался, всадник был серым от пыли и усталости. Струйки потапроложили дорожки по грязному лицу.

На полном скаку ворвался во двор княжеского терема,соскочил, упал на колени. Двое гридней подхватили под руки. Он с усилиемподнялся, голос был едва слышным:

– К князю… важная весть…

На крыльце появился рослый молодой мужик в расстегнутойрубахе поверх кольчуги. Он ковырялся в зубах, смотрел с неудовольствием. Деньначался хорошо, а тут явно неприятности. Сказал сумрачно:

– Князь занят. Говори, я Звенько, княжий дружинник.Передам, коли что важное.

– Узнаете после князя, – сказал гонец пересохшимртом. – Но не прежде!

Он с усилием пошел на крыльцо, отпихнул дружинника с дороги.Тот переменился в лице, кивнул гридням. Те взялись за топоры, пошли следом.

Владимир был в горнице. На столе и на лавках лежали карты.Отрок прилежно расстилал их, придавливал по краям тяжелыми ножами с золотымиручками. Владимир оглянулся на топот, гонец вошел в сопровождении вооруженнойстражи.

Мгновение они смотрели друг другу в глаза. Владимир махнулрукой:

– Все свободны. Я буду с ним говорить один.

Звенько, войдя следом, проронил с некоторым беспокойством:

– Княже, снять бы с него оружие.

– Я тоже не гол, – коротко сказал Владимир.

Звенько с деланым безразличием пожал плечами, дал стражамзнак отступить. Владимир увидел в этом невысказанную похвалу его воинскомуумению. Другого князя Звенько не оставил бы наедине с рослым и быстрым с видучеловеком в запыленной одежде.

Гонец притворил за ними дверь. Владимир поманил пальцем,провел в маленькую глухую комнатку, без окон. Сам зажег светильник, кивнул: