– Что вы собираетесь с ними делать?

– Хотел бы я знать. – Сазонов пожал плечами. – Пока ничего, пусть живут, сил набираются. Позднее будем разбираться, как вы выразились, с каждым случаем по отдельности.

Примерно через час, когда день клонился к вечеру, Вадим опять блуждал по лагерю. Горели костры, партизаны варили кашу.

Из берлоги Сазонова доносился взволнованный, дрожащий женский голос. Заинтригованный Вадим подошел поближе, стал слушать.

– Вы не понимаете, товарищ Сазонов. Они вывозят все. Этого нельзя допустить. Груженые машины каждый день отправляются в порт. Если я для вас не авторитет, то прислушайтесь к мнению Аркадия Петровича. Он не будет напрасно жаловаться! Надо что-то делать, остановить их, пока они не разграбили музей до основания.

– Юлия Владимировна, вы понимаете, чего от нас просите? – проворчал Сазонов. – Мы не можем сбросить в порт десант, остановить и развернуть все немецкие транспорты, идущие морем в Румынию. Сами говорите, что все уже разграбили.

– Нет, пока еще не все! – воскликнула женщина. – Я же пытаюсь вам объяснить!.. Нельзя позволить им сделать такое! Это шедевры мирового изобразительного искусства, всенародное достояние, золотой фонд не только российской, но и мировой живописи! Почему вы не хотите понять? Это фламандцы Антон ван Дейк, Якоб Йорданс, Пауль Рубенс, два бесценных полотна Питера Брейгеля. Итальянец Веронезе – «Завтрак Венеры», Тинторетто – «Христос перед распятием», Пармиджанино – «Дама с младенцем», Якопо Пантормо – «Портрет графини Венчини». Это все, чем гордится русская живопись: Суриков, Серов, Верещагин, Левитан, Айвазовский, Поленов, Крамской, Шишкин, Грабарь, Ге… – Она выдохлась, закашлялась.

– Чего ге? – не понял Сазонов.

– Боже мой! – вскричала женщина. – Не расстраивайте меня совсем, Василий Лукич!

– Николай Николаевич Ге, мастер русского портрета, – сообщил Вадим, входя в пещеру. – Фамилия такая, довольно необычная, досталась от деда-француза. Действительно, Василий Лукич, могли бы на досуге полистать альбом с репродукциями. Русский как-никак человек.

– А мы с Василием Лукичом только Петрова знаем, – заявил Никита Овчарук. – Точно, командир?

– Какого еще Петрова? – проворчал пристыженный Сазонов.

– Водкина. – Овчарук украдкой подмигнул Вадиму.

Женщина повернулась, мазнула капитана беглым взглядом. Волосы под беретом теперь были чистые. Она хлопнула глазами, нахмурилась. Лицо этого мужчины показалось ей знакомым.

– Здравствуйте. – Она сглотнула. – Я, кажется, вас где-то видела несколько дней назад.

– Позавчера, если точнее, – подсказал Сиротин и улыбнулся. – Дело было днем. Вы шли по Весенней улице в сторону центральной площади. К вам пристал полицейский патруль.

– Да, все правильно. – Она помедлила и продолжила: – Обычно не приставали, только облизывали голодными глазами. Я показывала пропуск, подписанный комендантом Горманом, и этого хватало. А сейчас они злые, даже командиров не слушаются. Подошел немецкий офицер, и полицаи отстали от меня.

– Вы не запомнили лицо офицера?

– Боже мой! – Она прижала к груди руки с худыми пальцами. – Я помню эти глаза. – Девушка задрожала, резко попятилась. – Василий Лукич, да это же!.. Нет, этого не может быть. – Девушка растерянно посмотрела на Вадима и облегченно выдохнула: – Да, поняла. А сперва подумала…

– Я хороший немецкий офицер, – заявил Вадим. – Все в порядке, не надо нервничать. Капитан Сиротин, контрразведка СМЕРШ Приморской армии. Вы Юлия Некрасова, если не ошибаюсь?

– Да, это я. – Взгляд девушки затуманился. – Подождите, товарищ Сиротин. Да, я поняла, вы просто переоделись. Я тогда успела сбегать домой, потом дала крюк через порт. В центре Элидии раздавались выстрелы, там что-то взрывалось. Мы в музее надеялись, что это наступление Красной армии, но нет. Вы имели отношение к этой стрельбе?

– Опосредованное. – Вадим любезно улыбнулся. – Ничего особенного, Юлия Владимировна. Я частично слышал ваш разговор, примерно в курсе назревшей проблемы. Можете охарактеризовать ее масштабы? Желательно сначала, но коротко, не растекаясь мыслью по древу. Хотелось бы выслушать и мнение директора, но раз его здесь нет…

– Аркадий Петрович ужасно себя чувствует, – сказала женщина. – Он подпишется под каждым моим словом. Мы работаем вместе больше трех лет. Боюсь, что у Аркадия Петровича воспаление легких. Дай бог, чтобы это было не так. Он еле поднялся сюда. Сейчас лежит, с ним медик, кажется, начинается делирий. Я очень тревожусь за его состояние.

– Оклемается, Юлия Владимировна, – отмахнулся Овчарук. – Наш Мезенцев и не таких на ноги поднимал. Вы говорите, не отвлекайтесь.

– Хорошо, я самую суть. – Девушка стала разминать худые пальчики так, словно они замерзли. – К началу войны наш дворец был переполнен. Помимо своих коллекций в двух огромных залах экспонировалась выставка из Русского музея. Это в основном передвижники. Было такое течение в русской живописи второй половины девятнадцатого века. Только в этих залах выставлялось больше ста работ. Мы звонили в Ленинград, слали уведомления, чтобы их забрали, но Русский музей отказался. Там ссылались на распоряжение первого секретаря здешнего обкома. Дескать, не стоит рисковать. Сложная транспортировка, да и судьба Ленинграда не ясна. В итоге вот что получилось. – Девушка развела руками. – Ленинград остался наш, а Крым отдали.

– Все верно, – сказал Сазонов и поморщился. – Я водил знакомство кое с кем из крымского руководства. Там четко люди говорили: Крым не отдадим. Все ценности музеев останутся здесь, нужно только упрятать их в подвалы от бомбежек. А когда очнулись, поняли, что немцев не остановить, такая паника началась!.. Неудивительно, что про музейные ценности вспомнили в последнюю очередь.

– Эвакуировали другие дворцы и музеи, – сказала Юля. – Из Ялты, Массандры, Феодосии. Про нас забыли! Пятого ноября прибыли сотрудники НКВД, сказали, чтобы мы срочно готовили коллекции к эвакуации. Завтра придет транспорт, и все музейное хозяйство отправится в Грузию. У нас и так осталось мало сотрудников. Мы работали как проклятые, все самое ценное свезли в порт. На наших глазах погиб теплоход «Ливадия». Его потопил немецкий самолет. – Губы девушки задрожали. – Тут творилось что-то невообразимое. Прибежал офицер НКВД, сказал, что наш транспорт не придет по техническим причинам, никакого другого судна тоже не будет. А немцы уже подходили. Нас бросили, понимаете? Группа НКВД кинулась охранять горком, а мы остались в порту, в основном женщины. Наше счастье, что мародеры и уголовники не узнали, что находится в наших ящиках. Иначе нас просто вырезали бы! Часть коллекции мы погрузили в автобус из музейного гаража, остатки поместили в стационарные портовые контейнеры, заперли. Впоследствии часть груза из контейнеров пропала, что-то удалось спасти. Самое ценное мы рассовали по подвалам дворца, но спрятать так, чтобы никто не нашел, было невозможно. Вы не представляете этот ужас. Красная армия уже ушла, а немецкая еще не подтянулась. Почти двое суток мы сидели в подвешенном состоянии, по одному бегали домой, чтобы убедиться, что там все в порядке. Под вечер восьмого ноября немцы без боя вошли в Ялту, а потом и в Элидию. Влезли в музей, смеялись, глазели, языками цокали…