В центре удивились, когда капитан снова вышел на связь. Там пообещали собрать разведданные и всю информацию, имеющуюся по этому вопросу.

Примерно через час радист из армейского отдела СМЕРШ отправил Сиротину сообщение. Советская резидентура в ялтинском порту работала неплохо. Устраивать диверсии в строго охраняемой зоне было проблематично, но информацию агенты собирали.

Теплоход «Карл-Теодор» действительно второго дня вышел из ялтинского порта и взял курс на город Констанцу. Ему удалось пройти примерно 110 морских миль, после чего он был атакован звеном советских штурмовиков «Ил-2».

Летчики по понятным причинам не знали, что везет судно. Красных крестов на палубе не было. Несколько раз самолеты заходили на цель, сбрасывали бомбы, поливали теплоход из пушек и пулеметов.

Недаром немцы как огня боялись этих штурмовиков и даже прозвали их черной смертью. Теплоход был потоплен, никто не спасся. Никакие ящики с сокровищами, понятное дело, не всплыли. Глубина моря в том районе составляла примерно 250 метров. Так что все музейные ценности, увы, оказались на дне.

– Это точно, ошибки быть не может? – спросил Вадим.

– Ошибка исключена, – последовал ответ. – Пилоты снижались до минимальной высоты, ясно видели название судна.

По второму вопросу ясности не было. Объект ВМФ действительно располагался в окрестностях Ялты. Причал, окруженный скалами, пара гротов, где могли прятаться субмарины в случае бомбежки. Солидная глубина у самого берега.

Но советский флот данный объект использовал не очень активно. Для капитального ремонта в тамошних мастерских не хватало мощностей. Слишком сложная дорога к порту. В Крыму имелись другие базы, куда более удобные и оснащенные.

При немцах там тоже не замечено было особой активности. Объект охранялся, но как именно он использовался?

По скудным сведениям разведки, сюда заходили небольшие субмарины, чтобы пополнить запасы горючего и продовольствия. С берега были видны только перископы, пропадающие в скалах. Могли ли немцы подогнать сюда лодку малого водоизмещения и забросить на борт дюжину ящиков? Да, конечно.

Но вот сделали ли они это?

Сумерки укладывались на землю. Музейные работники снова сидели кружком вокруг костра, вяло ели кашу из котелков.

«Странные люди, – подумал Вадим. – Радоваться надо, что спаслись. Но нет, переживают за свои сокровища».

Пожилой мужчина выглядел очень плохо. Он глухо кашлял, горло его было обмотано толстым шарфом. Юля свернулась клубочком, тоскливо смотрела на костер. Матильда Егоровна пила, обжигая губы, чай из алюминиевой кружки. Она как-то испуганно посмотрела на офицера контрразведки.

«А ведь они боятся, что их обвинят в сотрудничестве с нацистами, – подумал Вадим. – Пусть не сегодня, не завтра, а позже, когда все станет по-старому и утрясется. Самое ужасное, что могут, не станут разбираться, с чем это связано, почему эти люди остались в адских условиях на своих рабочих местах».

Валентин Сурков курил и вздрогнул, когда на него улеглась тень капитана СМЕРШ. Потом он задымил так энергично, словно Вадим уже отобрал у него самокрутку.

– Есть новости, товарищ офицер? – слабым голосом спросил старик Шабалдин. – Юленька сказала, что вы хотели навести справки.

– Пока ничего определенного, товарищ директор, – сказал Вадим, присел на корточки, поворошил веточкой тлеющую головешку. – Вопрос позволите, товарищи? Вы уверены, что немцы вывезли из музея все ценности? Ведь это не только экспозиции в многочисленных залах. Есть запасники, изделия, отправленные на реставрацию.

– Эх, молодой человек!.. – Шабалдин покачал головой и закашлялся. – Увы, за истекшие два с половиной года мы не отправили на реставрацию ни одной картины. Мастерская закрыта. Немцев этот вопрос мало беспокоил, хотя мы не раз его поднимали. В сорок первом году часть ценностей была потеряна. Это замечательные полотна, скульптуры, нумизматические коллекции. Пропала прекрасная библиотека графа Черкасова. Что-то сгорело, что-то разворовали, сломали, утопили. Все, что осталось, мы включили в новый реестр. Кто же знал, что им и воспользуются фашисты, когда станут собирать экспонаты для вывоза в Германию? В запасниках, увы, два раза случались пожары. Однажды после буйной офицерской вечеринки с участием женщин непристойного поведения загорелся Розовый зал, пострадали Суриков и Серов, а также две античные скульптуры. Кое-что нам удалось припрятать, не без этого. Приходилось рисковать. Нас расстреляли бы, вскройся этот факт. Несколько полотен находятся в тайнике, устроенном в зимнем саду. Кое-какую посуду мы пристроили под фонтаном.

– Пьяные полицаи как-то пришли, – мрачно сообщила Матильда Егоровна, кутаясь в шаль. – Тыкали штыками в Крамского, отдирали лепнину со стен. Аркадий Петрович так рассвирепел!.. Мы думали, он своими руками их задушит.

– Да, имелось неумолимое желание такого рода. – Старик усмехнулся. – Женщины оттащили. Хорошо, что в соседнем зале немецкий офицер прогуливался. Он решил покрасоваться перед Юленькой, да так гавкнул на этих негодяев, что они хвосты поджали и убежали.

– Вас убили бы, Аркадий Петрович, – заявила Юля. – Просто случай помог. Вадим Викторович, именно вмешательство товарища Шабалдина не раз помогало остановить кражу или осквернение наших раритетов. Это такой мужественный человек!..

– Не смущайте меня, Юленька, – сказал старик. – Что вы выдумываете? Все мы выполняли свою работу, два с половиной года хранили наши экспонаты, но, к сожалению, не смогли предотвратить то, что случилось в последние дни.

– Я коллекцию монет припрятал в саду под клумбой, – проворчал Сурков. – Немцы все стаскивали к входу. Я коробку ногой с крыльца скинул, когда никто не видел, а потом, как стемнело, закопал.

– Вы тоже молодец, Валентин, – сказал Шабалдин. – Что бы мы делали без этого человека, товарищ капитан. Он и шофер, и сторож, и мастер по мелкому ремонту. Если надо, может с полицаями договориться.

– Вам платили жалованье? – спросил Вадим.

– Да, мы понимаем, что это звучит отвратительно, – подумав, сказал Шабалдин. – Возможно, мы в чем-то виноваты. Со стороны виднее. Я далек от того, чтобы кого-то обвинять, но нас все оставили. Если бы не самоотверженность наших сотрудников, не чувство долга, любовь к своей работе, порой доходящая до фанатичности… – Шабалдин недоговорил, закашлялся.

Все остальные понуро молчали.

– Нам платили в среднем по шестьдесят марок, – опустив голову, сказал Сурков. – Не до шику, но на жизнь хватало. Руководство получало больше, рядовые сотрудники – меньше.

– Аркадий Петрович все свои сказочные богатства тратил на то, чтобы нас прокормить, – пробормотала Матильда Егоровна. – Покупал какую-то одежду моей старенькой маме, добывал дефицитные лекарства.

Капитан чувствовал себя неловко. Он скомкал беседу и покинул компанию.

Завершался очередной день. В лагере догорали костры, гремели ведра и котелки. Партизаны расползались по норам.