– Юлия Владимировна, прошу прощения, – мягко перебил ее Вадим. – Мы вам всячески сочувствуем, но личная драма есть у каждого из нас. Вы живы. Давайте не будем так нагнетать трагедию, хорошо?

– Простите. Наверное, вы правы. – Девушка опустила голову. – Немцы появились вечером, а утром прибыл некий уполномоченный офицер. Он сносно изъяснялся по-русски, построил всех, кто остался в музее, и объявил задачу: дворцово-парковый комплекс должен работать, сиять, экспонаты – стоять и висеть на своих местах. Германские специалисты проведут полную инвентаризацию. Не буду рассказывать, как нам жилось эти два с половиной года. Мы не прислуживали немцам. – Девушка заносчиво задрала нос. – Мы выполняли свою работу, которую никто за нас не сделал бы, сохраняли наши ценности! Немцы действительно вели учет. Многое из того, что было разворовано в сорок первом, удалось вернуть в музей. Не хочу обелять фашистов, но за комплексом они следили. В этом нет ничего странного. На примере нашего дворца немцы хотели показать всему миру, как берегут историческое наследие. За сохранность ценностей отвечали СС и ведомство Розенберга, министра по оккупированным территориям. В музее работали какие-то немецкие ученые. Они называли себя искусствоведами, но больше всего их волновала стоимость картин. Из разговоров мы понимали, что готовится вывоз в Германию всех наших шедевров. Немцы составляли описи, некоторые вещи упаковывали и увозили в неизвестном направлении. Мы ничего не могли сделать. Аркадий Петрович вмешался, когда эти вот искусствоведы сняли со стены в Голубом зале «Искушение Христа» Йорданса. Они просто надавали ему тумаков, и мы два дня лечили его примочками. Но все-таки большинство предметов искусства до недавнего времени оставалось в Крыму. Часть хранилась в запасниках, другая выставлялась на обозрение. Немцы корчили из себя знатоков, приезжали целыми группами, ходили по залам с умным видом. Несколько раз после них пропадала серебряная посуда восемнадцатого века.

– Не поздно они спохватились по поводу вывоза экспонатов? – проворчал Сазонов. – Наши окружили их со всех сторон. По суше не выбраться, над морем господствует наша авиация.

– Так же как мы в сорок первом, – буркнул Вадим. – До последнего не верили, что Крым придется отдать, ждали чего-то несбыточного. Так и немцы. Они надеются, что вот-вот случится перелом, с неба спустятся резервы, вступит в бой мифическое оружие возмездия. Хрен им! Не случится и не вступит.

– Да, из разговоров офицеров мы делали вывод, что ожидается некий приказ министра Розенберга, – сказала Юля. – Он поступил поздно, но был категоричным: все крымские ценности отправлять в рейх. Началась суматоха. Нам звонили коллеги из Феодосии, из Массандры. Они говорили, что немцы тотально грабят музеи, свозят ценности в порты, не только в ялтинский, но и в феодосийский, керченский.

– Что случилось в последние два дня, Юлия Владимировна?

– Немцы вели себя как их предки, германские вандалы. – Юля передернула плечами. – Хотя я не могу отвечать за другие музеи, видела только свой. Они подгоняли машины к крыльцу, топали по залам в сапогах, срывали картины. Если тяжело, вырезали холсты из рам, скручивали их в рулоны. Бронзовую и серебряную посуду швыряли в саквояжи, чемоданы. Выносили даже мебель, парчу, кроватные покрывала, шторы. В тот день, когда вы меня видели, я больше не могла на это смотреть. Господи!.. – Юля задрожала. – Сама не верю, что это сделала. У крыльца стояли грузовые «опели», немцы таскали экспонаты в кузов и просто бросали. Им даже в голову не приходило, что есть определенные правила хранения и транспортировки предметов искусства. В холле навалили целую гору. Я умыкнула Шишкина, знаменитый «Утренний лес», обернула полотно вокруг себя, завязала бечевкой. Сверху натянула пальто. Если бы те полицаи заметили картину, то расстреляли бы меня на месте. Им только повод дай. Очень неудобно было идти. Спасибо вам, выручили. Но я же не знала, что вы наш. Я живу дальше, на улице Грибоедова. Это маленькая квартирка в двухэтажном доме. В начале сорок первого ее выделило мне руководство музея. Я спрятала Шишкина под половицами. Хоть что-то смогла сделать. Он до сих пор там… надеюсь. Потом параллельной улицей вышла на восточную окраину Элидии. У администрации и полицейского участка стреляли. Примерно через полчаса я была в порту. У меня есть пропуск для прохода в порт. Немцы выдали их всем музейным работникам. Я делала умный вид, ходила с папкой, будто пересчитывала какие-то контейнеры, а сама смотрела по сторонам. У четвертого причала стоял небольшой теплоход «Карл-Теодор». Я запомнила название. Солдаты в мундирах СС грузили на него наши ценности. Грызлись офицеры, что-то не могли поделить. Прибежал работник порта, испуганный такой, показывал на небо. Но часть коллекции немцы все равно погрузили, теплоход ушел. Осталась примерно дюжина больших ящиков, маркированных красной краской. Они лежали отдельно. Я знаю, что в них все самое ценное. Полотна европейских мастеров семнадцатого и восемнадцатого веков, позднее германское Возрождение, голландцы, фламандцы. Работы Айвазовского, Крамского, Репина, гравюры, эстампы Брейгеля. Этим двенадцати ящикам нет цены. Они равносильны всем прочим сокровищам Крыма!

– Значит, немцы не рискнули отправлять теплоходом эту часть коллекции? – спросил Вадим.

– Да, – подтвердила девушка. – Я шаталась вдоль причала, рисковала привлечь к себе внимание. Подошел портовый погрузчик, ящики свалили в прицеп и повезли куда-то в восточную часть гавани. Я пошла за ними. Там закрытая территория, начинаются береговые скалы. За железными воротами что-то вроде складской территории. Подходить было рискованно. Меня все равно остановили бы часовые.

– Мужики, вы местные. Что там может быть? – спросил Вадим.

– Не поверите, товарищ капитан, но уже в середине тридцатых годов там была закрытая зона ВМФ. Немцы воспользовались тем, что было построено до них, – проговорил Овчарук.

– Гавань для подводных лодок среднего водоизмещения, – уточнил Сазонов. – Туда действительно ведет извилистая дорога от гавани. Думаю, с полкилометра. Там гроты, причалы, небольшой ремонтный цех. Не бог весть какой таинственный объект, но пару субмарин вместить может.

– Я так и думал, – сказал Вадим. – Сочувствую, Юлия Владимировна, но похоже на то, что мы тут бессильны. Большую часть вашей коллекции немцы отправили «Карлом-Теодором» в Румынию. Остальное они могли вывезти на подводной лодке, что, безусловно, надежнее и безопаснее. Если это произошло позавчера, то… – Он не стал продолжать, все и так было ясно.

Женщина побледнела, поискала глазами, куда присесть, и не нашла.

– Ужасно! Как я расскажу об этом Аркадию Петровичу? Он не выдержит таких известий.

– Не рассказывайте, – посоветовал ей Вадим. – Я все понимаю, Юлия Владимировна. Но давайте не будем нервничать раньше времени. Я попробую навести справки. Пока нельзя утверждать, что самое страшное уже произошло.

Полковник Краус частично подтвердил эту информацию. Он мрачно выслушал ряд вопросов, пожал плечами и заявил, что министерство по делам оккупированных земель совместно с СС прорабатывало этот вопрос. Но при чем тут армейская разведка? У нее иные сферы интересов, другие задачи. Марининский дворец он, разумеется, посещал, даже дважды, поскольку ценит и любит искусство. Что может быть прекраснее германского Возрождения? Альбрехт Дюрер, Ганс Гольбейн Младший, Лукас Кранах!.. Каждый немец гордится ими. Разумеется, немецкая живопись должна находиться в Германии, причем не в какой-нибудь частной коллекции, а в знаменитых музеях, где этими шедеврами могут наслаждаться миллионы простых граждан великого рейха. Да, приказ Розенберга пришел поздно, когда войска противника отрезали Перекоп, а на Черном море прочно обосновалась советская морская авиация. Он лично этими вопросами не занимался, но готов подтвердить, что такая проблема действительно существовала, и германское командование пыталось ее решить.