— Он полагает, что получит большую прибыль, не правда ли? И ты готова принять его ухаживания?

— Я не говорила, что намерена принять его ухаживания, — парировала она. — Просто не могу не чувствовать себя… как бы это сказать… польщенной, что он предпочел меня Сьюки. Не впадая в сентиментальность. — Она определенно не собиралась ранить чувства этого мужчины, а вот разочаровать его придется.

Эдмунд посмотрел на нее так, будто она лишилась рассудка.

— Разумеется, он предпочел тебя, Джорджи. Ты куда лучшего происхождения, чем твоя сводная сестра. Наверняка, говоря с твоей мачехой, он разузнал, что твоя мать была родом из аристократической семьи, а отец — землевладельцем.

— Ну да, так и было. — Она бросила на Эдмунда полный ненависти взгляд. — Ты только что уничтожил аргумент, который мне так нравился в мистере Армитадже. Я вправду считала, что он увлекся мной, а на деле оказалось, что его интересует мое происхождение.

— Что ж, давай забудем о мистере Армитадже. Поведай мне о других своих поклонниках.

— Ну, одного ты точно знаешь — мистера Истмана. Перси Истмана.

— Истман? Великий боже!

— Не нужно громких восклицаний! Он именно такой человек, за которого я должна была выйти замуж, по мнению моего отца. Он увлекается спортом, обожает лошадей, обходителен в обращении. И все же…

— Вот уж верно. Говоря о Перси Истмане, всегда следует добавлять «и все же».

— Не понимаю только почему. Он всегда обворожителен. И состоятелен, к тому же, вращается в лучших кругах, да и на лицо красавчик.

— И все же… — процитировал ее Эдмунд.

Джорджиана кивнула. Эдмунд увлек ее к следующей витрине, пока она пыталась собраться с мыслями касательно мистера Истмана.

— Что-то странное в его взгляде, — призналась Джорджиана. — В нем совсем нет доброты. Вообще, он всегда как будто слегка насмехается, точно ставит себя превыше прочих. Но если начистоту, он куда богаче, родовитее, красивее и умнее, чем большинство людей, с которыми я познакомилась в Лондоне. — Она вздохнула. — Вот что я имела в виду, говоря, что составление списка качеств — пустая трата времени.

— В каком смысле?

— На бумаге мистер Истман показался бы идеальным кандидатом. Однако всякий раз, как он склоняется над моей рукой и бросает на меня взгляд из-под полуопущенных век…

— Да, я понял. В случае Истмана инстинкт тебя не подводит.

— С другой стороны, когда мистер Армитадж причмокивает губами и потирает руки, будто предвкушая отличную сделку, или майор Гоуван проливает на себя напиток, поскольку не может оторвать глаз от моей… от выреза моего платья, я сразу понимаю, чего они потребуют от меня на брачном ложе. А я… — Она содрогнулась.

— Не нужно так говорить, — успокаивающе произнес Эдмунд и похлопал ее по руке.

Что не успокоило, а взбесило ее.

— Хорошо тебе говорить! Тебе не приходится вежливо улыбаться, в то время как ужасный мужлан практически сует свой нос тебе между… — Она опустила взгляд и жестом указала себе на грудь, скрытую складками мантильи. И не в первый уже раз пожалела, что у нее такой большой бюст.

Эдмунд вздрогнул.

Джорджиана не удивилась подобной реакции. Должно быть, своими словами ей удалось по-настоящему его шокировать.

Однако сегодня осознание этого не принесло ей удовлетворения. Она и себя тоже шокировала, открыто говоря о вещах, которые не принято обсуждать в присутствии мужчины.

— Видишь ли, — сказал Эдмунд, протирая линзы очков, — имеются способы отвадить кавалеров…

Этими словами он разозлил ее во второй раз.

— Хорошо тебе говорить спокойно, обдуманно и надменно, ведь это не тебя…

— Не меня… что? — Он смотрел на нее, не выдавая голосом никаких эмоций.

— О-о-ох! — Она топнула ногой. — Если бы это происходило с тобой, ты запел бы по-другому!

Эдмунд пораженно вздернул бровь.

— Да-да! Представь на мгновение, что тебе нужно жениться, и сотни… уродливых женщин начинают… глазеть на тебя, и… и приходится с этим мириться и… и… — Она с подозрением прищурила глаза. — И не смей улыбаться. — В действительности он не улыбался, только губы его слегка искривились. — Совсем даже не смешно!

— Совершенно.

— И оставь свой покровительственный тон.

— Ничего подобного я не делаю. Я с тобой полностью согласен, поскольку знаю гораздо больше, чем ты можешь себе представить. Ведь я и сам довольно ценный приз. Почему, по-твоему, я никогда или, если выражаться точнее, крайне редко посещаю светские мероприятия?

Джорджиана сразу смекнула, что к чему.

— У тебя, по крайней мере, есть выбор. В то время как я вынуждена… — Она поспешно отвернулась и подошла к следующей стеклянной витрине с экспонатами.

Эдмунд последовал за ней. Молча постоял рядом. Выжидая.

— Ладно-ладно, прошу прощения, — сказала она, не в силах дольше имитировать интерес к древнему оружию. — Можешь не говорить мне, как плохо я себя сегодня веду. Просто, похоже, терпению моему пришел конец и…

— Да, — согласился Эдмунд. — Именно. — Он прочистил горло. — Вообще-то, понаблюдав за поведением майора Гоувана, я могу понять, отчего ты так зла на него. Понимаю я и то, что ты чувствуешь себя пойманной в ловушку — и борешься, как поступило бы на твоем месте любое напуганное существо.

— Я вовсе не напугана! — воскликнула она в негодовании. — Но ты прав, именно в ловушке я себя и ощущаю. Из которой нет иного выхода, кроме того, которого я всеми силами стараюсь избежать.

Эдмунд окинул ее внимательным взглядом, как обычно смотрел на новое насекомое — или на загадку, которую намерен разгадать, после чего подвел к скамье и заставил сесть.

— Хочешь верь, хочешь не верь, но я отлично понимаю твои чувства. Я испытывал подобное, когда меня… вынудили покинуть Бартлшэм и всех, кого я знал. Это было очень пугающе. — Он посмотрел на нее в упор, будто призывая поспорить с собой, но она этого не сделала, и он продолжил: — Ты запаниковала перед лицом схожей ссылки. Знаю, что так и было, ведь ничто другое не заставило бы тебя сделать мне предложение.

Джорджиана покраснела и опустила голову.

Эдмунд снова прочистил горло.

— Дело в том, что, вспоминая сейчас проведенное на островах время, я могу назвать его, скорее, избавлением. Избавлением от тюрьмы… побегом из клетки, суть которой не изменилась, несмотря на позолоченные прутья. Я и понятия не имел, сколь строгие нормы ограничивали меня в Фонтеней-Корт, пока не познал иной жизни.

— Для меня Лондон вовсе не кажется избавлением от чего бы то ни было, — возмущенно пробормотала она.

— Ты не дала ему шанса, — возразил Эдмунд, поворачиваясь к ней. — Прибыв на острова, я поступил так же. Долгое время я ходил грустный. Несмотря на то, что в глубине души понимал: это делается ради моего блага. И все равно был очень, очень несчастен, — сдавленно проговорил он, будто признание далось ему с большим трудом.