Даже в детстве он был ее лучшим приятелем по играм. Он превосходил всех прочих ребят в округе по уму, рассудительности и прочим качествам.

Потому-то она и чувствовала себя уничтоженной, когда он уехал и, видимо, позабыл о ней. Она боялась, что не значит для него то же, что он для нее.

А когда он вернулся, превратившись в красивого и богатого молодого человека, ее любовь к нему вспыхнула с новой силой. Но это было иное чувство. Как она могла все это время отрицать реакцию собственного тела, стоило ей лишь увидеть его? Когда он уехал в университет, проведя в Бартлшэме всего несколько недель, Джорджиана убедила себя, что будет рада никогда его больше не видеть. Что ненавидит его.

Но то была неправда. Совершеннейшая ложь! Просто ее гордости было проще яростно топать ногами, чем свернуться в укромном уголке и плакать.

А теперь?

Будто почувствовав направление ее мыслей и не обрадовавшись им, Эдмунд резко отвернул голову, разорвав зрительный контакт. И отпустил ее руки.

Тут Джорджиана услышала, как Сьюки залилась смехом над чем-то, сказанным одним из морских офицеров.

Щеки ее покраснели.

— Нам следует присоединиться к остальным, — с трудом вымолвила она, поскольку горло сдавило от нахлынувших эмоций, и решительно зашагала через зал, не осмеливаясь оглянуться и проверить, следует ли Эдмунд за ней. Он ведь очень умен и сразу заметит в ее глазах желание, неподобающее и неотвратимое. И начнет снова ее избегать, как поступал в Бартлшэме. Поскольку только что признался ей, что всячески сторонится общества женщин, строящих на него матримониальные планы.

Значит, нужно убедить его, что она не из таких.

По крайней мере, считая ее своим другом, он не станет уклоняться от встреч с ней.

А если догадается о ее истинных чувствах, то немедленно сбежит — так далеко и быстро, как только сможет.

Переминаясь с ноги на ногу, Эдмунд ожидал очереди войти на благотворительный бал леди Чепстоу. Одновременно он пытался убедить себя, что действует из благих соображений, хотя в действительности ему не было ровным счетом никакого дела до малоимущих гувернанток, или на чьи там нужды сегодня собирают деньги. Ему просто хотелось снова увидеть Джорджи. После разговора в Музее Баллока о том, что он чувствовал, когда мать отправила его в ссылку, он корил себя, что так и не спросил, почему так и не состоялась их переписка.

Он практически обвинил Джорджиану в трусости и нежелании взрослеть, хотя сам не решился поговорить начистоту. Потому что не был уверен в результате. Ведь она могла разозлиться, или почувствовать себя уязвленной, или испытать такие же глубокие чувства, что обуревали его самого. Возможно, даже ударилась бы в слезы прямо в музее.

Поэтому он, не придумав ничего лучше, перевел разговор на ее потенциальных поклонников. И это когда вокруг нее и без того крутится слишком много мужчин, пускающих слюни от одного ее вида!

Эдмунд вложил свой билет в руку леди Питерс, горгоны, сторожащей вход в Дюран-Хаус, и поспешил пройти дальше, не слушая ее тирад о землях, которые будут приобретены на собранные за счет сегодняшнего мероприятия деньги.

Ему нужно увидеть Джорджиану, чтобы…

Он и сам не вполне уверен зачем. Испытывая отвращение к самому себе, он взбежал по лестнице, ведущей в бальный зал. Похоже, что с тех пор, как Джорджиана сделала ему вопиющее предложение, он пересмотрел все свои жизненные принципы. Он мог бы приехать в Лондон с намерением доказать, что он лучше, чем она о нем думает, и помочь ей заключить брак, о котором она просила, а что сделал вместо этого? Намеренно разрушил представившийся ей прекрасный шанс, предупредив ее мачеху о склонностях лорда Фреклтона, вот что.

Он вошел в бальный зал в тот самый момент, как оркестр доиграл мелодию, и стал искать Джорджиану глазами среди возвращающихся на свои места пар.

И увидел. С Истманом. С Истманом! Разве он недостаточно ясно предупредил ее насчет этого распутника? Очевидно, нет, поскольку в этот самый момент Истман склоняется над рукой Джорджианы. А мачеха одобряюще улыбается подлецу, в то время как улыбка самой Джорджианы вежливая, но вымученная и явно дается ей с большим трудом.

Потом Истман удалился в направлении комнаты для карточных игр, а Джорджиана так и осталась сидеть с крепко сжатыми губами и напряженными плечами.

Эдмунд подошел к ней.

— Что он тебе сказал?

Джорджиана заморгала, будто не понимая, о ком речь.

— Тебе отлично известно, о ком я говорю. Об Истмане, — уточнил Эдмунд.

— Ничего, что я хотела бы повторить, — призналась она, опуская голову и принимаясь рассеянно теребить свой веер.

— Я думал, мы договорились, чтобы ты держалась от него подальше, — напомнил Эдмунд.

— Ты не понимаешь…

— Так объясни мне.

— Он пригласил меня на танец. Если бы я отказала ему…

Дальше можно было не продолжать. Прилюдно отказав одному партнеру, она не смогла бы танцевать ни с кем другим. Эдмунд бросил презрительный взгляд на ее мачеху, чья задача как раз и заключалась в том, чтобы оберегать своих подопечных от неподходящих или нежелательных мужчин.

— И он воспользовался случаем?

— Только чтобы сказать… кое-что. Он ничего не сделал…

Конечно, не сделал. Уж точно не во время танца. Однако нетрудно догадаться, что он ей наговорил.

— Я с ним разберусь, — прорычал Эдмунд. Свою жертву он настиг на пороге карточной комнаты.

— На два слова, — проговорил он, входя вслед за Истманом.

— Меня? — Истман бросил на Эдмунда взгляд через плечо. — Представления не имею, что вам от меня понадобилось, — обронил он с презрением.

Эдмунд проигнорировал намеренное оскорбление, поскольку испытывал равное пренебрежение к людям вроде Истмана, попусту растрачивающим жизнь на банальные, а зачастую и аморальные приключения. Эдмунд шагнул к нему и заговорил, понизив голос, хотя из-за доносящегося из бального зала шума едва ли кто-то мог услышать даже беседу обычным голосом.

— Это касается мисс Уикфорд.

— Вот как? — Облик Истмана едва заметно изменился; теперь он напоминал Эдмунду гончую, учуявшую в воздухе слабо уловимый, но соблазнительный запах. — Я и не догадывался, что вы сами интересуетесь этой крошкой.

Использование неуважительного слова в адрес Джорджианы красноречивее чего бы то ни было поведало Эдмунду о грязных намерениях Истмана.

— Зато теперь вы об этом осведомлены, — процедил Эдмунд сквозь зубы.

— Я бы скорее предположил, — добавил Истман, поворачиваясь к собеседнику, — что вам больше по вкусу ее сводная сестренка.

Эдмунд сдержал готовое сорваться с губ резкое замечание. Сам виноват, что все решили, будто он предпочитает миниатюрных блондинок!