— Все равно это мне не нравится, — возразил я. — Покупатьправо голоса за деньги…

— Ой, брат простодушия! А у вас голоса не покупают? — Андрейзасмеялся. — Хорошо еще, когда деньгами платят. Обычно-то в ходу обещания…

Я замотал головой.

— Стоп. Я не спорю. Если честно, то мне все равно —демократия, феодализм…

— Вот потому, что вам все равно, у вас жизнь никак и неналадится, — наставительно сказал Андрей.

Хотелось возразить. Но как-то у меня язык не поворачивалсяотстаивать преимущества нашего мира. Демос… выдумали же.

— А что за строй в Тверди?

— О, отец любознательности! — Часовщик улыбнулся. Похоже,политические разглагольствования были у него любимым занятием. Жил бы у нас,стал бы политиком или журналистом. — Там теократия. Но не просто теократия, асхоластическая теократия дарвинистского толка.

— Это как? — То ли остатки таможенных знаний, то липрочитанные когда-то книжки позволили мне понять… в целом. — Как-то оно все неочень совместимо.

— Еще бы! — Андрей хихикнул. — Власть там религиозная, всена свете выводит из Библии. Но — в свое время появился в Тверди такой человек,Чарльз Дарвин. У вас он тоже знаменит, верно?

— Верно. А у вас?

— Погиб при путешествии на корабле. Вероятно — атакагигантского спрута. Ничем прославиться не успел.

Я мрачно кивнул.

— Так вот, — как ни в чем не бывало продолжил Андрей. —Дарвин создал теорию, которая рассматривала эволюцию растений и животных какпроявление Божьей воли. Позже, вместе с монахом Менделем, с которым Дарвинасвязывала нежная и преданная дружба, они заложили основы практической генетики,научились видоизменять божьих тварей к вящей славе и радости Творца.

Говорил он серьезно, но вот в уголке губ пряталась улыбка.

— К вящей славе и радости? — уточнил я.

— Так было решено Святым Конклавом после тридцатилетнегообсуждения вопроса. Созданный по образу и подобию Божьему человек хоть и тварьдрожащая, но, однако, может служить инструментом в руках Господа. Биология игенетика в Тверди развивались семимильными шагами. Труды святого Дарвина исвятого Менделя продолжил великий русский подвижник, тоже после смертипричисленный к святым…

— Мичурин, — мрачно сказал я.

— Правильно! — Андрей захохотал. — Иван Мичурин.

— Как погиб? — спросил я. — Полез на яблоню за арбузом,тут-то его вишней и придавило?

— Какой ужас! — Андрей не понял юмора. — Нет, сынкрасноречия! Мичурин погиб во время эксперимента вместе с персоналом своейлаборатории, виварием и опытной делянкой. Эксперименты с геномом — они, знаешьли, опасны…

Я не знал. Но верил на слово.

Подождав несколько мгновений, Андрей вздохнул. Видимо, онбыл бы не прочь еще поговорить — о демократии, религии, геноме и святомДарвине.

— У меня очень удачный выход на Твердь. Большая частьвыходов закрыта их властями, некоторые расположены в глухих местах. А мой, такуж сложилось, используется для контактов. Дело в том, что он выходит прямо водвор Конклава в Ватикане.

— Конклава?

Андрей вздохнул.

— Ты в курсе, что там христианство, внук просвещенности? Таквот христианство это не такое, как у вас или у нас. Никакого Папы Римского, дак тому же непогрешимого, у них нет. Есть Конклав Кардиналов — шесть кардиналов…Пойдем, друг мой!

Вслед за ним я прошел за прилавок, Андрей открыл узенькуюдверку в стене и бочком туда протиснулся.

Вот это уже больше походило на жилище функционала, причемстарого, обжившегося и обустроившегося. Большая зала с витражными, как всоборе, окнами на все четыре стороны. Сразу в два противоположных друг другуокна било солнце. Точнее — солнца двух миров веера…

— Ага, — сказал Андрей, заметив мой взгляд. — Там — Твердь.А там — Янус.

— Бывал, — кивнул я. — Знаешь таких таможенниц — Василису иМарту?

— Из вашего мира?

— Да. Их двери выходят на Янус… я прошел от Василисы кМарте.

— В какое время года?

— Недавно. Там ранняя весна была.

— Значит, их выходы далеко от моего. Там, куда выходит моядверь, сейчас лето… глянь.

Я с любопытством последовал за ним. Янус оставил у меня нетолько самые отвратительные впечатления, но и гордость: я все-таки выжил в этомнегостеприимном мире.

Под витражным окном, бросавшим на пол блики оранжевого изеленого света, была простая деревянная дверь с мощным засовом. Похоже,открывался засов нечасто — Андрей крякнул, отодвигая его. Потом распахнул дверьи отошел в сторону, предлагая мне полюбоваться результатом.

Я молча остановился на пороге.

За дверью расстилалось желтое песчаное море. Дул горячийсухой ветер, выглаживая равнину, не было ни барханов, ни камешка на песке.Единственное, что радовало взгляд, — небо. Ослепительно синее, чистое, ясное, ссияющим солнечным диском.

— Можно? — спросил я.

— Конечно. Загляни.

Я осторожно вышел за порог, огляделся. Жара мгновеннонавалилась на меня. Я обернулся — здесь таможня выглядела старым зданием изобветрившегося песчаника с совершенно неуместным витражным окном наверху. Чутьв сторонке стояли два вкопанных в песок столба, между которыми болталась наветру веревка.

— Поначалу пытался тут белье сушить, — сказал из дверейАндрей. — Но пересыхает, да и песком пахнет. А вот мясо вялить тут удобно. Мухнет, погода летом всегда ясная. Такой хамон получается — пальчики оближешь!

Кивнув, я вернулся в таможню.

— Ну что, пошли в Твердь, — запирая дверь, сказал Андрей. —С Божьей помощью… — Он перекрестился.

Я, на всякий случай, тоже. Спрашивать про другие миры я нестал.

Дверь в Твердь явно использовалась чаще. Андрей приоткрыл ее.Постоял. Потом начал открывать — медленно, с опаской. Сказал:

— Сам понимаешь… это, по сути, единственный открытый проходв их мир. Все остальные они замуровывают наглухо. А мой — под наблюдением…

За дверью оказался маленький дворик, обнесенный высокойбелой стеной. Земля была выложена брусчаткой. В стене — еще одна дверь. И —множество крошечных отверстий, не то амбразур, не то бойниц. Сразу возниклонеприятное ощущение, что в отверстия смотрит множество недоброжелательных глаз.И не просто смотрит, но и нацеливает какое-то оружие.