Или такая:

«Эй, приверженцы истинной веры! Будьте едины! Тогда вас ждетблагоденствие! Сын Равиля, Искандер, покоится здесь».

Некоторые надписи ставили меня в тупик, еще раз напоминая,что я не на Земле:

«Нет Тенгри, кроме Аллаха. Мухаммед — посланник его!»

Большинство надписей украшала богатая резьба — цветы,геометрические узоры. Фотографий не было, но это вроде и в нашем мире умусульман не принято.

Очень часто могильные надписи походили на философские илибогословские изречения:

«Только с божьей помощью можно порвать со злом и статьдостойным человеком! На примере меня, презренного, судите об этом!»

А потом я наткнулся на маленький мавзолей (дверка, похоже,там была так, для проформы), надпись над которым заставила меня вздрогнуть:

«В раю я, ласкает гурия меня. Но безутешен, вот и плачу, немама мне она, не мама мне. Подходит ангел, дает игрушку. Но безутешен я иплачу: не папа мне он, знаю я».

Вся экзотика, все странности и чуждости этого мира вдругстали совершенно не важными. Я стоял у детской могилы, и во что бы ни верилиродители ребенка — в Христа, Аллаха, Тенгри или теорию эволюции Дарвина, — ихгоре было самым обычным и настоящим.

Я поежился, и вовсе не от ветра. Обхватил плечи руками ипостоял, глядя на чужую могилу в чужом мире.

Вот только мир как-то сразу перестал быть чужим. Превратилсяиз лаковой открытки, из эксперимента арканских естествоиспытателей в живуювселенную — ибо только в живой вселенной люди умирают.

— Не надо плакать, — сказал я вполголоса чужой могилке. Итихо пошел дальше по каменным дорожкам между мавзолеями, уже не заглядывая нанадписи.

Интересно, а есть ли дети у функционалов?

Я вдруг всерьез задумался об этом. Только ли свободапередвижения — плата за способности функционала? Только ли поводок — оковы?Человек, в сущности, легко смиряется со своей несвободой и даже находит в нейвыгоды, декабрист Николенька тому пример. А вот ради любимой, ради детей —способен сорваться с любой цепи и пойти на верную смерть.

Секс для большинства функционалов был любимым развлечением.

А вот семьи они, как правило, не имели…

Уже на выходе с кладбища, у высокой, с человеческий рост,каменной ограды, я встретил первых жителей Орысултана. Действительно, похожиена татар два немолодых уже человека. Одежда, впрочем, ничего этнического в себене несла: ботинки, брюки, пальто…

Мы коротко раскланялись друг другу и разошлись, не проронивни слова.

Что ж, первое испытание я прошел, удивления своим видом я уместных не вызываю…

* * *

Храм Исы-пророка, вызвавший бы гневный вопль протеста улюбого московского священника, карикатурно походил на храм Христа Спасителя.Хотя прямой связи тут, наверное, не было — история наших миров слишком ужразличалась, развилка была скрыта где-то во тьме веков. И стоял храм совсем вдругом месте, где-то в районе нашей Маяковки — конечно, если хотя бы Кремльстоял там же, где и у нас. И похож он был лишь на первый взгляд. Купол похож,да. Зато имелись два минарета, вырастающие прямо из купола, облицованныеголубой плиткой пилоны, отсутствие крестов и наличие богатой узорчатой вязи(кстати, только здесь я и встретил витиеватую арабскую письменность).

Сам город Орысултан, он же Орызалтан, вызывал легкуюоторопь. Кимгим выглядел чем-то игрушечно-святочным, но, несомненно,европейским. Не то немецким городком времен Гофмана, не то английским временДиккенса. Что-то в нем было знакомое и приятное, то ли из книг, то ли из кино.А вот Орысултан не походил ни на что. Ни на Турцию — шумную и безалаберную, какя подсознательно боялся, ни на более экзотические Египет или Эмираты.

Здесь и впрямь был Кремль. На башнях вместо звезд или орловбыли водружены золотистые треугольники. Честное слово, я бы обрадовался хотьарабским полумесяцам, хоть иудейским шестиконечным звездам — это было быпонятно. А треугольники? Масонская пирамида? Ага, только перевернута основаниемвверх. Символ троицы? Да уж, с тем же резоном можно решить, что это призывсообразить на троих…

Брусчатая мостовая имелась только в двух переулках, которымия прошел, да и то — это был явный новодел. Сами переулки производиливпечатление туристических — куча лавочек, где продавали сувенирные сабли ишлемы, ароматические палочки и кальяны, лапти и разноцветные свечи, берестяныхптиц и пряники вроде тульских, часы с кукушкой (только внутри сидела некукушка, а деревянная иссиня-черная ворона) и большие, грубовато раскрашенныелитографии. Кстати, запрета на изображение людей здесь не было либо егособлюдали лишь верующие: я прошел мимо двух картинных галерей и одного магазинаковров, где рекламировали: «Лучший подарок любимой — ее лицо на ковре!»

Уверенность ковродела я не вполне разделял, все-таки в нашеммире на коврах ткали портреты разве что президентов и диктаторов. Новыставленный в витрине маленький коврик с вытканным на нем лицом рыжеволосойконопатой девчонки и впрямь выглядел симпатично. Совсем не парадно и при этомне пошло.

Была тут и целая череда ресторанчиков и кафе. В совсемкрошечной забегаловке — два столика внутри, два снаружи — я купил пиалу чая идва здоровенных шипящих беляша. Сел снаружи — у входа стоял грибок газовогонагревателя, подключенного к баллону, дышала теплом шипящая решеткакаталитической горелки, заставляя таять случайные снежинки и высушивая камнипод ногами.

Беляши были вкусные и сочные, набитые больше мясом, чемлуком. И чай хороший, крепкий, только зря в него сразу, не спросив меня,бухнули две ложки сахара.

Головой все-таки во многом управляет желудок. Я подумал обОрысултане с неожиданной симпатией. Какой все-таки хороший мир — Вероз! Может,и впрямь стоило остановить развитие цивилизации в девятнадцатом веке? Ну, неостановить совсем, а затормозить, чтобы технический прогресс не обгонялморальный?

Я прошелся вдоль храма Исы-пророка, пока не обнаружилпарадный вход. Встал спиной к храму у широкой улицы, по которой довольноактивно курсировали экипажи — от маленьких двуколок до огромных фаэтонов.Саней, кстати, не было совсем. Видимо, обилие дворников на улицах не оставлялосанному транспорту никакого шанса.

Так… и где здесь искать десять-одиннадцать часов, чуднуюбашенку с часами, птичкой и лавчонкой?

Искать долго не пришлось. Я понял, что имел в виду под«десятью-одиннадцатью часами» Цебриков, одновременно с тем, как увидел башнюнад часовым магазином. Не башню, а именно башенку.

Старик скаламбурил.

Во-первых, он явно имел в виду направление — «смотри надесять часов» означало «смотри вперед и чуть левее». Во-вторых — там и правдабыл десяток крупных часов, не то работающих вразнобой, не то показывающих времяв разных городах. Маленький двухэтажный домик вообще не имел окон на втором этаже— только циферблаты.