Запустив руку в карман, он некоторое время рылся там, потомдостал ключ — старинный, массивный. Похоже, его обиталище постепенноосовременивалось, мимикрировало под окружающую обстановку, а вот такие мелочи,как ключ, — не менялись.

А может, ключи и не могли меняться?

Он отпер дверь и торжественно протянул руку:

— Глядите!

Я поморгал от света — здесь утро уже наступило. Башня (иликак оно с этой стороны выглядит?) стояла, как водится, уединенно — посредикакой-то мелкой малоэтажной застройки явно нежилого типа. Не то гаражи (хотякакие в Верозе гаражи?), не то сараюшки. По большей части с невысокими, вчеловеческий рост, куполами и крошечным ограждением. Интересно…

Что радовало — опять-таки, как водится, башня стояла наневысоком пригорке, и обзор был неплохой. Город начинался метрах в двухстах.Совершенно незнакомый, не похожий на Москву, с частыми башенками смутнознакомых очертаний…

— Минареты, что ли? — воскликнул я.

— Конечно. Тут нашей России вообще нет, юноша. Тут татары,там финны, здесь вятичи, там кривичи… Московия, если угодно ее так называть,занимает немного места и населена большой частью мусульманами. Хорошо хоть,здесь мусульмане не такие горячие, как у нас. — Старик фыркнул. — Вон, впереди,видите голубенький купол?

— Угу…

— Это храм Исы-пророка.

— Христа Спасителя? — догадался я.

— Именно. Место в городе почитаемое, красивое. Вы подходитек храму, заблудиться тут невозможно. Становитесь у ворот. Смотрите надесять-одиннадцать часов. И обнаруживаете чудную башенку с часами, птичкой ималенькой лавчонкой внизу.

Я смотрел на Цебрикова. Кажется, невольный герой восстаниядекабристов темнил. Точнее — разыгрывал меня. Что-то явно было нечисто.

— Мне… безопасно там? — Я кивнул на город.

— Если будете себя вести нормально, то да. Город как город.Ничем не лучше и не хуже нашей Москвы… Ах да! Вам нужна их валюта?

Я кивнул:

— Немножко. Перекусить. Сувенир какой-нибудь купить…

— А. Сувениры… — Старик серьезно кивнул. — Думаю, если выпоменяете тысячу рублей — этого вам хватит. Не слишком обременительная сумма?

Сумма, которую оставил мне в куртке Котя, вряд ли превышалапятнадцать — двадцать тысяч. И немало, и немного одновременно…

Я дал Николеньке тысячу. Старик вдруг крякнул, почесалзатылок — и начал медленно спускаться вниз, явно пожалев о своем предложении. Ятерпеливо дождался его возвращения и получил несколько голубовато-зеленыхассигнаций и пригоршню мелкой серебристой монеты.

— Девятьсот с небольшим тенге, — сказал Цебриков. — Как нистранно, нынешние курсы рубля и тенге очень близки.

— А язык?

— Да, вы же утратили свой дар глоссолалии. — Старикхихикнул. — Ничего, вас поймут, и вы всех поймете! Вы же через таможню идете. —Он поежился от порыва ветра, внезапно ворвавшегося с той стороны двери. — Нутак вы идете или нет?

— Иду, — быстро сказал я.

Хорошо известна фраза: «Поскобли русского — найдешьтатарина». Фраза эта неоднократно ставила в тупик иностранцев. Что, собственноговоря, имеется в виду? Русские — это очень грязные татары? Или тут есть некийиносказательный смысл? Но какой?

Сами русские, да и татары, всегда считали, что эта фразаподчеркивает, как сильно перемешались в России «языки и народы». То есть ничегодурного во фразу не вкладывали, напротив, гордились эдаким примеромзакрепленного в пословицах интернационализма.

А ведь на самом-то деле про скобление русских высказывалисьпервоначально как раз зарубежные гости России, и со смыслом предельнооскорбительным как для русских, так и татар: под тонким налетом цивилизациискрываются дикари.

К счастью, недостаточно цивилизованные для просвещенногоевропейского сарказма русские и татары подвоха не поняли. Стали с улыбкойповторять фразу — чем окончательно убедили мир в своем коварстве.

Но вот сейчас я оказался в такой странной версии России, гдеэта фраза имела полное право на существование. В мусульманской России!

Впрочем, одернул я себя, само слово «Россия» здесь не имелоникакого смысла. Здесь нет России. А также Англии, Германии, США, Китая… Этомир городов-государств, лоскутных территорий, которые никогда не объединяются вимперии. Каким-то образом функционалы задержали его в феодализме, в техвременах, когда «мы псковские» или «я казанский» значили куда больше, чем «ярусский» или «я татарин». Все те же самые народы носились по Европе и Азии;энергично совокуплялись; завоевывали, уничтожали и ассимилировали друг друга;меняли веру, имена… Мало кто знает, что предки чеченцев, к примеру, былихристианами, что татары — никакие не татары, а булгары, взявшие названиеплемени татар, истребленных монголами еще во времена Чингисхана. История — дамаветреная и веселая, пусть даже ее юморок — большей частью черный.

Так что самую первую и самую бульварную ассоциацию «я попалв Россию, где у власти исламисты» можно смело отбросить. Я попал в городОрысалтан, существующий на месте Москвы в мире под названием Вероз. На местеСтокгольма там город Кимгим, на месте Киева — какая-нибудь Абабагаламага,вместо Парижа — тоже какой-нибудь Дыр-Бул-Щыл. (Наверное, только польский городЩецин, страшный своим названием для любого народа, пишущего латиницей, своегоназвания не сменил.)

А русских здесь нет и не было. И немцев. И тунгусов, икоряков, и татар, и башкир. Это — другой мир, только отчасти похожий…

С этой твердой мыслью я и вышел из таможни НиколаяЦебрикова. Оглянулся — и хмыкнул.

Из Орысултана таможня выглядела как… как склеп?

Как мавзолей?

Да, скорее — как мавзолей. Не тот, коммунистический, смумией Ленина, что стоит на Красной площади, а как обычный восточный мавзолей:высокий сводчатый проем, в котором прячется небольшая дверь из резного дерева,купол над маленьким, три на три метра, строением из белого камня…

— Мама родная, — пробормотал я. — Так… я же на кладбище!

Таинственные сооружения вокруг сразу обрели смысл. Мавзолеи,усыпальницы. Восточное кладбище. А каким еще оно может быть в этом городе?

Но интересный же человек Цебриков, если его таможня«проросла» на кладбище…

Я шел вдоль мавзолеев, вглядываясь в надписи над дверями.Опять же странно — надписи были на русском. Да и русские имена встречалисьчасто:

«Петра сына, Василия, место погребения. Да будет милостьАллаха над ним милостью щедрою! Именем Бога милостивого, милосердного. Каждаядуша вкусит смерть, после вы вернетесь к нам!»