— Нет.

— Эх… — Он смотрел на меня и все никак не мог прийти копределенному выводу. — Ты… функционал?

— Бывший. — Я решил не врать.

— А… надоело на поводке сидеть? — Господин Цебриковподмигнул. — Эх… молодость. А мне, полагаешь, весело было? В году одна тысячавосемьсот шестьдесят шестом? Человеку немолодому, жизнью битому, нолюбознательному, получившему до обидного короткий поводок — три тысячи семьметров!

— Ой… — вздохнул я.

— До стен Кремля дойти мог, а внутрь уж ни-ни, — сказалстаричок с такой обидой, будто привык ходить в Кремль на работу. А может, ивпрямь привык? Кто знает, кем он был… — Человек я хоть и пожилой, но по натуребойкий и свободолюбивый, легко ли мне было? А выдержал! Дождался телефона,радио, телевидения. Теперь — и вовсе просто. Весь мир рядом, и что мне поводок?

Я терпеливо подождал, пока он кончит хихикать, невольноглядя через плечо старичка в мониторы.

Да, забавно.

Насколько я мог понять, в обоих экранах был открыт один итот же блог: электронный дневник, популярное развлечение молодых оболтусов истарых лентяев.

В одном мониторе старичок выступал от имени девушки, вдругом — от имени парня. Оба персонажа азартно ругались. Целая толпа, вероятно— настоящих людей, комментировала происходящее.

— Забавы, забавы… — Старик проследил мой взгляд. —Осуждаете? Даром трачу время?

— Не мое дело, — сказал я.

— Разумный подход! Понимаете ли, молодой человек, с высотыпрожитых лет я ясно вижу, что любое человеческое действие — суета сует. Любовь,ненависть, дружба, вера, презрение, ревность, ярость, патриотизм, вдохновение —все наши чувства сгорают и превращаются в ничто. И важно ли, любишь ли ты насамом деле… — Он запнулся и уточнил: — В силу возраста я вынужден исключитьплотский компонент любви… или лишь имитируешь любовь, заставляя поверить исебя, и окружающих, что испытываешь неземные страсти?

— Не знаю. Наверное, все-таки важно.

— Вы молоды, — с теплой отеческой интонацией сказалстаричок. — Ах, как вы молоды… А вы знаете, во время войны с Буонапарте я былеще моложе вас, я был совсем еще дитя, но столь же горяч и азартен. Убежал изпапенькиной усадьбы на войну и целый год служил барабанщиком. И застрелил бы наместе любого, кто иронизировал бы по поводу моей любви, моей веры или моегопатриотизма! Но, к счастью, времена меняются. Нынче дуэли не в ходу. И вообщевсе стало «лайт». Любовь-лайт, вера-лайт, патриотизм-лайт. А я вовсе не ропщу!На дворе лето, солнце светит, дети бегают, птички поют, войн и эпидемий нет.Все идет своим чередом! Все к лучшему в этом лучшем из миров, как говорилмудрец Вольтер…

— На дворе зима, — заметил я. — И ночь. Дети спят, птицыулетели в теплые края. Но войн и эпидемий вроде как нет. Зато есть террористы иСПИД.

— Куда вам? — резко спросил старик.

— В Орызалтан.

— В Орысултан, юноша. С вас… — Он наморщил лоб. — Право, незнаю! Функционалы проходят бесплатно, а вы бывший функционал… Я возьму с васполовинную цену.

— Хорошо.

— Четыреста восемьдесят рублей.

Я достал из куртки и отдал ему пятисотку.

— Сдачи не надо. Спасибо.

— А вот оскорблять меня чаевыми не надо, я вам не лакей! —строго сказал старичок. Достал из ящика стола банку из-под «Редбула»,заполненную мелочью, и торжественно вручил мне четыре пятака.

Пришлось взять.

После этого господин Николенька Цебриков неохотно встализ-за стола. Было в имени «Николенька» что-то ужасно фальшивое, как всовременном нуворише, вздумавшем играть в старорусскую аристократию. Но приэтом он-то как раз имел право и на слащаво, по нынешним временам, звучащее имя,и даже на свои выкаблучивания перед технарями. Если и впрямь — убежал из домавоевать с Наполеоном…

Надо же, уже и не удивляюсь таким вещам! Ко всемупривыкаешь.

— Следуйте за мной, — торжественно сказал старик. — Намнужен второй этаж, четвертая квартира…

Мы вышли за дверь. По грязненькой лестнице я сталподниматься вслед за Цебриковым. На втором этаже горела слабенькая лампочка безплафона. Имелись и две двери — с цифрами «3» и «4».

— А тройка куда ведет? — спросил я.

— Антик.

— У, — сказал я с понимающим видом. — Смешное место.

— Отсталый, нелепый, примитивный мир! Как можно —добровольно остановить научно-технический прогресс?

— А социальный?

— Социального прогресса вообще не существует, юноша. —Цебриков фыркнул. — Вот я вам такой пример приведу: в году одна тысячавосемьсот двадцать пятом приехал я в Санкт-Петербург посетить одну прелестнуюдевицу, обсудить с ней «Северные цветы», первый выпуск, и нажраться с друзьяминасколько денег хватит… А тут у Манежа — толпа. Знакомые офицеры. Сабли наголо,все несутся куда-то… Я им кричу: «Куда вас черт несет, карбонарии!» Бегуследом, увещеваю… Что там дальше случилось — знаешь, наверное? Ну так вот, акакой-то дурак квартальный на расследовании показал, будто я кричал «В карепротив кавалерии!». У него, видать, уши давно шерстью заросли… И как я ниоправдывался, как ни возмущался — загремел вместе с декабристами. Былразжалован в солдаты, на Кавказе с дикими горцами воевал… Так вот, милый юноша!Скажите мне — чем отличаются те события почти двухсотлетней давности отнынешних? Глупая власть, восстанавливающая против себя народ; честолюбивыезаговорщики, которым плевать на этот народ; трусливые караульные, готовыевозвести понапраслину, лишь бы с себя вину снять; суд скорый и неправедный;волнения и жестокости на Кавказе… Скажите мне, существует ли такая вещь, какпрогресс социальный, как развитие общества — от дурного к лучшему, от жестокогок гуманному?

Я молчал.

— Нет, нет и нет! — сказал Цебриков с чувством. — Вот потомуя доволен своей нынешней участью. Мне не жмет цепь, на которой я сижу. Чудесатехники, возможность всемирового общения, чудная вольность нравов — во всемэтом нахожу я настоящие успехи рода человеческого. А вовсе не в социальныхинститутах, которые служат лишь успокоению нравов черни и самообольщениюправящих верхов.

— Значит, интернет? — спросил я.

— Да, — с вызовом ответил Цебриков. — Интернет. Телевизор.Телефон. Компьютер. Вот в чем величие человеческого духа! А за этой дверью —ваш Вероз. Добро пожаловать!

— Как мне найти таможенника Андрюшу? — спросил я.

— А, так вы проездом к нашим татарам? — Цебриков кивнул. —Сейчас все объясню.