бы прямо сейчас сходить в дальний угол сада, выкопать Божка. Выдать его. Но надо крепиться, не подвести ни его, ни Матерь.

– Дело в том, Лена, что мать моя действительно верит, что в той фигурке засел дух Бати.

Вид у Лены растерянный; может, она и забыла уже о Божке.

– Люди так распинаются о твоем отце, – говорит она. – Будто его говно не воняет.

– Он приличный чувак был. Многим помогал в беде.

Лена смеется.

– А теперь, значит, ты у нас избранный. Живешь с закрытыми глазами, головы не подымая. А жизнь, она скорее… скорее… скорее…

– Скорее – что? – говорю.

Она опять ставит Кати на стол. Теперь у той вместо глаз две дырки, до жути четко прорезанные. Лицо у нее при этом смотрится куда менее решительно.

– Скорее как геология, – говорит. – Камни и осадочные породы.

Ах ты, поехали опять.

– Слой под слоем. А еще всякое сверху насыпано.

Встань и вали из кухни, говорю я себе, но не двигаю ни единой мышцей. Лена подчеркивает свою мысль ножом.

– Твой отец был таким же, как любой мужик, – говорит. – Слой на слое, подпорки патриархату.

Замечаю корову на пакете из-под молока. Никогда в глаза не бросалась. Рядом с коровой стоит фермер в кепке. Может, ненастоящий, может, актер. Надо купить молока. Сразу же, как только Лена уберется, выйду за молоком. Понятия не имею, о чем она толкует.

– Что, блин, ты пытаешься сказать?

Она пускается в байки о своих разъездах по стране, о женщинах Ирландии. Грядут перемены и все такое. Она потирает порез на запястье, ее это немного успокаивает. А следом начинает рассказывать про Уэксфорд и про какую-то баню или что-то такое.

– Мыло и вода. Чистое сердце, чистый ум.

– Да ну тебя.

– Ты мне еще спасибо скажешь. Потому что я тебе услугу оказываю. Не хочешь говорить с Розой – дело твое.

Я что-то посередке всей этой туфты пропустил?

– Что за фикус вообще эта Роза?

– Я только что сказала. Двоюродная твоего отца – и сам ты фикус, умник тоже мне. Я ей про тебя и твоих братьев все выложила.

– Что именно ты ей выложила?

Лена говорит, чтоб я сам Розу расспросил, выяснил всю правду о себе и своей семье. Спрашиваю еще раз, что такого Роза знает, но Лена впрямую никакого ответа не дает.

– Сам разузнай, если хочешь. Я тебе не на побегушках. – Застегивает куртку, двигает к двери медленно, как я не знаю что. Проходя мимо, втыкает нож в бумажку с номером Джун.

– Семерка – число волшебное, – напевает она, будто в “Улице Сезам”. Кружится, вырезывает цифры ножом в воздухе. – Не восемь, нет. Семерка – число волшебное.

– Чего тебя вдруг так заморочило на то, что я седьмой сын? Из-за равенства, типа?

Она смотрит так, будто обдумывает ответ.

– Ты прав, есть сыновья и есть дочери. Девчонка – вроде как полупропеченная хрень. Никогда не задумывалась насчет семи с половиной. Считаешь, твой отец знал?

– Знал что?

– Сколько вообще у него было?

– Сколько вообще чего?

Опять я не догоняю, о чем она. Если только речь не о Берни – но откуда ей про него известно? Нож исчезает, делся либо в карман ей, либо в рукав. Хочется сказать: “Это не твое”, – но не выходит ни звука.

Она бросает бумажку с номером Джун прямо в заваленную мойку и выметается.

Я не могу встать. Надо раздобыть молока к завтраку. Берни вылил все молоко в свои хлопья, а сам даже не поел. Вот они стоят, испорченные. Все еще вполне молочные на вид, так-то и не скажешь, что к ним кровь примешана.

Беру молочный пакет, читаю на нем. Марк Хики – настоящий фермер, три поколения молочного животноводства за плечами, а в стаде у него двести пятнадцать коров.

Не знаю, как долго глазею на Марка и его корову, прежде чем вспомнить о телефоне. Где он? Возможно, в куртке. Достаю, рука дрожит. Два раза неверно ввожу пин-код. Ошибусь в третий раз, и телефон заблокируется. Не доверяю я себе и телефон поэтому выключаю.

И тут вспоминаю о Бате в углу сада. Хочется выкопать его и забрать с собой в дом. А если она за мной следит, ждет моего хода?

В конце концов мне удается включить телефон и позвонить Матери. В трубке слышны какие-то разговоры, Матерь кричит в трубку.

– Фрэнки, у тебя все хорошо, сын?

– Нет, у меня тут Лена. Приходила статуэтку искать.

– Не слышу тя.

– Лена бузит.

– Хотела тебе сказать, Берни сломал его вчера ночью. Говорит, надо спичку воткнуть в кран с горячей водой и открыть второй при этом.

Я кричу в ответ:

– Она мне угрожала. У нас в кухне.

Слышу какое-то официальное объявление.

– Тут очень шумно, Фрэнк. Это Фрэнки, – доносится до меня, как она кому-то сообщает. – Совсем его не слышно. Три сахара. – Далее щелчок и пустой звук, какой бывает, когда на другом конце не остается абонента. Это почему-то, блин, добивает меня напрочь.

– Ты меня слышишь? Алло? Ну пожалуйста, – я ей, но там только вот эта гулкая тишина. Отнимать телефон от уха и сбрасывать звонок не хочется. Блин. Пытаюсь собрать себя в кучу. Звонят. Берни.

– Что там у тебя, бро? Матерь сказала, что ты вроде расстроен.

Вкратце излагаю ему события. Он говорит, чтоб я рассказал Мурту, и тот с Леной разберется.

– Она без башни и целит в меня, – говорю.

– Мне пора, нас на посадку вызывают.

– Ты это не воспринимаешь всерьез.

– Да все в порядке будет. Она же родня, не забывай? – говорит.

– Родня, ага, – я ему. – Спасибо за, блин, поддержку.

– Не сходи там с ума один дома. Позови Скока, что ли. – И отключается.

Можно подумать, мне нянька нужна. Мысль о Скоке напоминает о вчерашнем вечере, он будто сто лет назад случился. И о Джун. Ё-моё, Лена бросила бумажку с номером в мойку.

Я вылавливаю ту бумажку, но она вся промокла. Чернила потекли. Номер смыло. Ну почему я не забил его к себе в телефон еще вчера? Потому что боялся набрать по ошибке. Подношу мокрый клочок к свету – посмотреть, не удастся ли вспомнить номер. Там точно было “087”, потому что у меня такой же код в начале, а еще были “3” и “4”. Сколько вообще может быть комбинаций из семи цифр, если знать, что эти две цифры там стопроцентно есть? Угадать нужно всего пять.

Размышления о цифрах моей голове на пользу. Но ум опять пустеет; не могу сосредоточиться. Сперва Берни с Муртом, теперь вот Лена. Такое впечатление, что куда ни ткни,