везде одни тайны.

Сижу я чуток обалделый, и тут какой-то шум у задней двери. Срываюсь с места и несусь в прихожую. Уже схватился за щеколду на входной двери, как слышу крик:

– Есть кто в берлоге-то?

Скок.

Просовывает голову в прихожую.

– Какого хера, Фрэнк? – Обнимает за плечи. – Ты трясешься, как лист осиновый. Что случилось?

Ставит чайник, достает из буфета пачку ванильного печенья и усаживается на тот же самый стул, какой Ленина задница грела только что, и пяти минут не прошло.

– Верняк я знаю, что с тобой не так, – он мне. – Женский тарарам[75].

Дошло

Просыпаться по воскресеньям в такую рань на Скока не похоже. Но он всего-навсего топает домой после ночевки у Лося. Думал зайти перехватить завтрак, глянуть, как я готовлюсь к свиданке с Джун. Выкладываю ему все новости насчет херни с Леной.

– Она, похоже, совсем с катушек съехала, – говорит Скок. – Я думал, она где-то в заведении, где ей голову поправляют.

– Там у нее закончилось все, и она стусовалась с какой-то хипней в Майо. Баллиго-блин-топия. Приволокла домой кучу рухляди. Искусство, нах.

– Если честно, она довольно талантливая по части рисования. Помню, как она рисовала рыб всяких с человечьими лицами.

Я и забыл, что Скок ходил с Леной, когда она у нас в классе только появилась. Но даже для него она была чересчур с приветом. Когда брови сбрила, тут-то все у них и кончилось.

– Ты проверял фигурку-то? – он мне. – Она ж за ней приходила. Уверен, что она ее не нашла?

Иду к кухонному окну, гляжу в сад. Вижу, что из-под беседки торчит угол газеты. Ничего там не трогали.

– Батя в порядке.

Тут Скок замечает вырезанную из картона фигурку на столе. Присвистывает.

– Жуть, блин. Такое с Кати сделать. Во Лена ловкая с ножом-то, а.

Пока Скок жарит себе хлеб, я быстренько принимаю душ. Берни прав – нужна спичка, чтоб заклинить кран с горячей водой. В итоге вода получается наполовину кипяток, наполовину ледяная, в самый раз, чтоб мне очухаться. Что там Берни велел сделать? Сходить к Мурту.

Возвращаюсь вниз, пару раз пробую набрать Мурта, но фигушки – сразу на голосовую отправляет. Скок предлагает скататься в “Барахлавку”, глянуть, что к чему. Ему все равно надо сестрин дом проверить, выключить кое-какое освещение, поглядеть, как там хомяки. Я не то чтоб сдуреть как рвусь еще раз повидать Лену, но Скок дело говорит: при нас всех там она вряд ли как-то серьезно распояшется.

Запираю за нами заднюю дверь, и мне почему-то жалко оставлять Божка одного. Но мне легче быть не дома, а под открытым небом.

Гулять по городу воскресным утром и в лучшие-то времена уныло – все ставни закрыты, обходишь кляксы блевотины, ветер гоняет пакеты из-под чипсов у тебя под ногами. Проходим мимо пары туфель на шпильках – стоят такие у бровки опрятненько, будто под кроватью.

Скок застывает намертво.

– Ты глянь. Услада глазу.

– Какого?..

– А ты что думаешь, Фрэнк? Первое, что приходит в голову.

– Выпивка?

– Женские ноги. По-моему, это Рошинь Махер туфли.

– Да брось, Скок.

– Серьезно. Я их заметил в очереди к “Ти-Ди” вчера вечером, она передо мной стояла чуток под мухой.

– Как и пол-очереди, я б сказал.

Двигаем дальше. Пытаюсь сообразить, о чем толковала Лена.

– Как думаешь, что она мне хотела сказать про Батю? – я ему.

– Без понятия.

– Она так, знаешь, намекала, будто он был шарлатан или типа того.

– Никогда таких разговоров о нем не слышал.

Добираемся до “Барахлавки”, и я первым делом замечаю на дорожке обломки Везунчика. Основная часть головы укатилась на улицу, в канаве лежит. По крайней мере, единым куском от носа до ушей. Остальное вдребезги. Забираю башку с собой, Скок звонит в дверь и сразу же громко стучит.

– Может, дружочек Куолтер вернулся мстить, – говорю.

– Кто?

Пока собираю осколки Везунчика, рассказываю Скоку о стычке в “Барахлавке” на прошлой неделе. Подкатывает машина. Мурт. Один, вот счастье-то.

– Как дела, Фрэнк? Сто лет тебя, Скок, не видел.

Показываю ему голову Везунчика.

Мурт вроде как пожимает плечами, достает ключ от входной двери и с виду не то чтоб удивлен.

– Заходите, заходите, хотя дом чуток вверх дном.

Не то слово. Прохожу вглубь мимо обувной стойки и вижу, что в доме и впрямь кавардак.

– Что расскажешь, Мурт? К тебе влезли?

– Да не то чтобы. – Уходит в кухню, мы за ним. Там так же, если не хуже. На полу возле мойки битое стекло. Кругом разлито – то ли вода, то ли что.

– Где Лена? – спрашиваю.

– Пришла домой не очень в себе и опять ушла, – говорит Мурт, наполняя чайник.

Скок принимается собирать с пола осколки и складывать их в мусорку. Чокнутые статуэтки, которые Лена привезла в дом, выстроены на столе в углу. Они, похоже, избежали удара.

И тут до меня доходит, что произошло.

– Это она тут все громила?

– По пути на выход кой-чего, видимо, сшибла.

Типично для Мурта – выгораживать ее. Вижу метлу в углу, иду во двор прибрать останки Везунчика. Не хочу, чтоб соседи жаловались.

Скок говорит, что сгоняет глянуть, как там у Рут, вернется минут через двадцать.

Пока я торчу у Мурта в кухне, помогая ему прибраться, он мне выкладывает, что случилось. Лена закатила истерику, потому что Мурт отказывается торговать ее фигурками. И потому что не заставляет Матерь вернуть Божка.

– Не очень-то великие претензии, чтоб так срываться, – говорю. – Может, ее еще что-то достает?

– Она залипает на том, чего не может заполучить, – Мурт мне. – Вот как, например, забрать себе лавку. И каждый раз на колу мочало.

Собирает он, значит, с пола всякое, а сам рассказывает, что Лена – не первая в родне, у кого психические неполадки. Судя по всему, был какой-то двоюродный дед, доживавший свои дни в дублинском дурдоме. Какая-то тетушка тоже чудила так крепко, что не доверяла электричеству. Слышала голоса в проводке и всю ее порезала, выдернула все кабели.

– Кстати, о родне – что там за байка про некую двоюродную Розу?

– Я ее не видал невесть сколько. – Он все поправляет и поправляет картину на стене.

– Где она? – спрашиваю.

– В Балликалле, дома у себя. Она работала медсестрой где-то за рубежом, вернулась много лет назад, чтоб за матерью своей ходить. У того семейства жуткий артрит. В свое время она замечательно танцевала.

– Может она много чего знать о моем отце?

– Штука в том, Фрэнк, – говорит Мурт, а сам весь хлопочет, полотенца чайные развешивает, – как я погляжу, даже те обрывки, какие досюда долетают, редко можно считать