– Вы – чудовище. Что, вы хотите, чтобы вам я сейчас за это спасибо сказала? Не скажу. Более того, постараюсь вывести вас на чистую воду.

Он рассмеялся.

– Это не так просто. Что значит ваше слово против моего? Ничего. К тому же, против вас масса улик: досье из Пермского ЧК с неграмотными пометками какого-то Безенчука о том, что вы – это действительно вы и потому отпущены из-под стражи. Но самое главное, вам придется бороться с очень мощным течением, и оно вас все равно победит. Идея найти знаменитого S. R. принадлежит самому адмиралу. Кстати, вас везут как раз в Омск, в ставку. Он очень верит во все эти штуки. Я пытался объяснить ему про течения и остальные вещи, однако он остался при своем мнении. Ему нужен создатель психических вирусов. По понятным причинам я не мог поделиться с ним данными своих экспериментов. Поэтому подчинился этому течению и выступаю в этом проекте экспертом.

– А зачем вы сейчас все это рассказываете и вообще – зачем пришли?

– Из сентиментальных соображений. Хотел с вами поговорить о литературе, но разговор повернулся в другую сторону. Наверное, так было нужно: ведь мы не знаем, кто кого ведет – мы разговор или он – нас.

– То есть если бы я не спросила, почему вас назвали Громовым, мы с вами бы мило поговорили о Толстом и Уильяме Блейке?

– Да. И я бы даже прочитал свой новый перевод моих любимых стихов: Tiger, tiger shining bright, in the forest of the night.

– Оставьте меня.

Он встал, постоял немного, словно хотел что-то сказать, и вышел.

Вагон слегка покачивался, а может быть, это кружилась моя голова. Моя армия разбита, мосты сожжены, горнист убит. Сейчас буду приспускать флаг и петь прощальную песню.

Черный лесной океан за окном разинул пасть и приготовился меня проглотить.

Я взяла аккордеон и прошлась по клавишам. Посмотрела внутрь себя и спела «По диким степям Забайкалья». Затем – «Не для меня земля сырая». Когда я начала «Осени дым», за дверью послышалась возня и крики.

– Не положено, не положено, – истерично кричал кто-то из моих охранников возле двери, а ему отвечали:

– Командир приказал!

Дверь распахнулась. В нее всунулись пьяные красные рожи.

– Полковник Семенов приглашает вас отужинать. И гармошку захватите.

Да хоть в пекло! Везде лучше, чем в этом проклятом купе.

К нам уже спешил пожилой офицер и махал руками:

– Нельзя-с, господа! Это опасная женщина! Ей нельзя разрешать говорить!

Но бравые ребята уже отодвинули и офицера, и охранников.

Офицер перешел на визг:

– Я головой за нее отвечаю! Мы везем ее под конвоем в ставку!

– Ты, что, нам не доверяешь?! – надвинулся на него детина, – что, думаешь, она от нас убежит!

Офицер еще причитал, но лавину уже было не остановить.

Вагон полковника Семенова оказался рядом. Там не было никаких купе. Огромный накрытый стол стоял посередине. За ним сидели военные. Застолье началось давно, и потому на столе была настоящая вакханалия из закусок, салатов, бутылок, рюмок.

– Спой нам что-нибудь, – обратился ко мне один из них и покачнулся. Было видно, что его штормило.

Ярко светила люстра. Сизый дым сигарет лизал потолок. Негромко стучали колеса. Вагон слегка покачивался. Ошибиться было нельзя. Мне необходимо попасть с ними в резонанс, с этими мужчинами, которые окружили меня, как волки. Мне незачем было тыкать им огнем в морду. Мне нужен был их вожак. Тот, что повернет эту стаю в другом направлении. Тот, кто выслушает меня и услышит. Для этого он должен меня полюбить. Только любовь могла меня спасти. Тектонический разлом шел по моей жизни, и счет шел даже не на дни, на часы.

Я развернула аккордеон и начала песню, ноты которой мне подарила Аня.

Я обвела их взглядом. Тетенька Турова всегда говорила, что победителей видно уже на старте. Они выделяются. Не ростом там или красотой, а какой-то внутренней силой. «Ты сразу поймешь», – говорила она. А мне нужен был только победитель.

И сразу увидела его. Он сидел почти у двери и правда отличался от всех остальных. Хотя бы тем, что был трезв. Смотрел на меня внимательными серыми глазами и в такт постукивал ногой в начищенном сапоге. Где-то я его даже, кажется, видела. Может, во сне.

Я стала петь лично ему. «Для этого не нужно смотреть на человека, стоит всего лишь провести светлую дорожку от тебя к нему, от него к тебе», – вспомнила я совет Виктора Тимофеевича.

Кошки, чтобы проверить его на доброту, поблизости не наблюдалось. Времени, чтобы проверить чувства, – тоже. Даже и выбора-то особого у меня не было – остальные являлись пьяными чудовищами, а к сероглазому офицеру у меня была какая-никакая симпатия.

Когда песня закончилась, я решила, что обвалился потолок, – так они хлопали.

Дальнейшее было делом техники: весь свой выигрышный репертуар я представила на суд этой нетребовательной и восторженной публике. Они бушевали так, словно никогда не слышали музыки.

После «Лебединой песни» я скромно поклонилась и, не заметив специально освобожденный стул рядом с полковником, по созданной мною светлой дорожке прямиком направилась к своей симпатии. Он вскочил и щелкнул каблуками. А дальше… Дальше было все то, что происходит между мужчиной и женщиной, в которых попали стрелы амура. Он наливал мне вино и что-то говорил. Я отвечала. Пожилой офицер пытался продраться в вагон, но его даже не пустили внутрь. Он что-то кричал, но его никто не слушал. Офицеры пили за женщин, за меня и за Россию стоя, бросали фужеры на пол. Каждый пытался завладеть моим вниманием, но водоворот между мной и сероглазым офицером уже закрутился – все остальное было всего лишь фоном.

Он положил мне большую ладонь на руку, я посмотрела ему прямо в глаза. Он наклонился очень близко к моему уху, так, что я уловила дыхание на своей щеке, и сказал:

– Вы обворожительны.

Слова были не важны. С тем же успехом он мог сказать: «прекрасная погода» или «на дворе трава». Дело было в тембре его голоса, в интонации, в тепле его дыхания.

– Спасибо, – ответила я, и он тоже понял этот условный сигнал, что подает женщина мужчине.

Он взял меня за руку, и мы пошли из вагона. Вернее, он буквально расчистил нам путь через все того же пожилого офицера, который перешел на визг и бульканье, через охрану и денщиков, через вагоны, в которых солдаты лежали на нарах, как сельди в бочке…