Его купе оказалось таким же, как мое.

О чем я жалела?

О том, что на мне нет сейчас тех красных панталон!

Только к утру представилась возможность поговорить. Я рассказала ему все, все. Про Георгия и его письма, про то, что деньги у папеньки украла, и как отдала их все за то, чтобы Георгия оставили в резерве. Что Георгий оказался женат, и о том, как шла по Перми и мечтала умереть, но испугалась и зашла в дом, который оказался веселым заведением. Как бежала оттуда на Черный рынок и прихватила сверток, а в нем оказались листовки. Как меня арестовали, а газеты написали обо мне всякую чушь. Про свое счастливое спасение и про роль профессора Гандлевского в моей жизни, который на самом деле оказался Громовым, – и меня тащит по открытым им течениям к настоящей гибели, а я ни в чем не виновата. Я рассказала про Аню, про то, как я заболела, когда узнала, что письма Георгия оказались фальшивкой, и про то, что за мной ухаживали Сергеи и Юрий, но как я могла отвечать им взаимностью, ведь я уже была не невинна. «Червивое яблоко», – как говорила тетенька Турова. И про нее я тоже рассказала. Даже зачем-то поведала ему про случай, когда Юра монтировал человеческого зародыша в банке, а профессор сказал дамам, что это он своего сына для науки не пожалел. А закончила свой монолог последними известиями о заложниках, которых расстреляли бы, если бы я сбежала, и о листовке, которую нужно написать, и о том, что, по мнению профессора, это – невыполнимая задача.

Он внимательно слушал и только иногда, успокаивая, гладил меня. Потом крепко поцеловал и сказал:

– Мы все решим.

И я поверила. По-другому и быть не может. Теперь я была не одна, и мои мучения наконец закончились. Вместе мы сможем вырваться из потока, который тащит нас в неизвестную даль.

Тут я спохватилась, что даже не знаю, как его зовут, и спросила, потупив глаза:

– Можно я буду называть тебя своим котиком?

– Меня?! Котиком?! – он взревел так, что я даже слегка испугалась, потом рассмеялся и махнул рукой. – Ну, называй!

И стал меня целовать. Мы обнимали друг друга так, словно невидимые силы пытались по отдельности швырнуть нас в пучину, и только каждый из нас и мог удержать другого.

Опять наступил вечер, и в окно светила какая-то неправдоподобно огромная Луна. «Если вы сейчас смотрите на Луну, – сказала я папеньке и Ане, – то хочу вам сообщить: мы обязательно встретимся. Все уже налаживается». Лесное море шумело уже не угрожающе, а как-то даже ласково. Колеса стучали «любовь-любовь, любовь-любовь», а дорога впереди была длинная и, конечно, счастливая. Иначе и быть не может, когда рядом человек, с которым можно быть честной.

Андрей вертел в руках рукопись, которая лежала сверху в коробке с документами из его офиса. Секретарша старательно упаковала ему все два верхних ящика его стола, не разбирая бумаг. Андрей не знал, выбросить это или оставить. Еще раз перелистал. Конца не было – таксист предупреждал, что первая и последняя глава отсутствуют. Подумал:

– Ох уж эти девушки, вечно они ждут от близости с мужчиной чего-нибудь эдакого.

По большому счету концовка этой истории и не была нужна: все было ясно. Так лист дерева, несмотря на все пируэты в воздухе, понятно, куда приземлится – на землю.

Андрей положил рукопись в ящик стола. Пусть побудет там. Она стала у него чем-то вроде талисмана. Все-таки войну с ней выиграл. Он наводил свой порядок в директорском кабинете часового завода. Метил, так сказать, территорию. Все вещи прежнего руководителя он попросил убрать из кабинета еще в день захвата. А сейчас раскладывал свои. Это он любил делать только сам: ручка обязательно справа, блок для записей слева, визитница – в нижнем ящике стола, там же – скрепки, степлер и т. д. Всё – не простое, из магазина канцтоваров, а годами тщательно подобранное в лучших писчебумажных городах мира. Андрей не был «шмоточником», но все, что связано с канцелярией, он любил неистовой любовью. Так, ежедневники и блокноты у него были только paperblanks, ручки – protégé, настольную лампу привез из музея Метрополитен, письменный прибор из Флоренции и т. д.

– А вы будете проводить прием по личным вопросам сегодня? – в кабинет заглянула секретарь. Глаза у нее по-прежнему были заплаканными.

«Сколько можно реветь?» – неприязненно подумал Андрей. Его все сегодня раздражало. Даже погода: в Перми наступала весна, а это значит – мусор, пролежавший под снегом целую зиму, вытаял и превратил город в большую помойку. Такая же помойка была в его душе – скверные мысли, отодвинутые на период войны и захвата в дальний ящик, сейчас выдвинулись вперед и заняли все мыслительное пространство.

Ему хотелось сказать: «Не буду». Какие еще могут быть личные вопросы? Но Андрей махнул рукой – пусть заходят. Ему нужно было знакомиться с заводом. Можно начать и с этого.

Первым зашел человек, похожий на ломовую лошадь. Просил отпуск за свой счет: у него в Кудымкаре умерла мать – нужно было съездить похоронить. Андрей молча подписал заявление.

Затем вошла аппаратчица – женщина со стертым, как монета, лицом. Сказала, что у нее четверо детей, и попросила материальную помощь на пропитание – голодают.

– Сколько же вы получаете? – спросил Андрей.

– Восемь тысяч рублей, – ответила женщина.

– А какая сумма вам может помочь?

Она замялась и, опустив голову, тихо сказала:

– Три тысячи.

Андрей был потрясен уровнем цен и притязаний. В принципе было бы понятно, если бы она сказала – тридцать, но она попросила три. И отчего же это у них зарплаты такие маленькие? Аппаратчик должен же хорошо получать. Нет, нужно сначала разобраться с экономикой завода, а уж потом решать их личные вопросы.

– Все, больше не принимаю, – сказал Андрей, выглянув из кабинета. Ожидавших приема людей оказалось довольно много – человек десять. Они стали послушно расходиться, а одна женщина осталась сидеть, зайдясь в плаче. Андрей, как и большинство мужчин, ненавидел женские слезы.

– А-а-а, заходите, – махнул он ей рукой, приглашая в кабинет.

Судорожно всхлипывая и то и дело вытирая нос платком, женщина рассказала, что ее 14-летнему сыну еще год назад отрезало ноги железнодорожным составом и нужны протезы. Прежний директор обещал помочь, и они с сыном очень на это надеялись. Протезы им сделали, но, чтобы их забрать, нужно оплатить счет – сто тыся-я-а-а-ач. И она опять заплакала. Андрей налил ей воды и внимательно ее рассмотрел: тонкие кисти рук, правильные черты лица, светлые волосы. Она была прекрасна негромкой красотой лютика или ромашки. Ее портил разве что уродливый китайский синтетический костюм. Но, похоже, это была самая нарядная и дорогая вещь в ее гардеробе.