Мадам Дювержье тепло и радушно встретила меня. Ее опытныйвзгляд обманули чудесные результаты, к которым привели снадобья настоятельницы,и Дювержье пришла к выводу, что таким же образом можно обманывать и многихдругих. За два или три дня до того, как устроиться в этом доме, я простилась ссестрой, чтобы начать жизнь, совершенно отличную от той, что выбрала она.

После многочисленных невзгод мое существование зависелотеперь от моей новой хозяйки; я целиком доверилась ей и приняла все ее условия;однако еще до того, как я осталась одна и смогла поразмыслить обо всемслучившемся, мои мысли вновь вернулись к предательству мадам Дельбены и к еенеблагодарности. «Увы, — сказала я; обращаясь к самой себе, — почемуее сердце не откликнулось на мое несчастье? Жюльетта нищая и Жюльетта богатая —разве это два разных человека? Откуда эта странная прихоть, заставляющая наслюбить роскошь и бежать от нищеты?» Мне еще предстояло понять, что бедностьвсегда вызывает неприязнь и брезгливость у богатства, а в то время мне былоневдомек, как сильно благополучие страшится нищеты, как избегает ее; мнепредстояло узнать, что именно боязнь избавить ближнего от страданий порождаетотвращение к ним. Еще я удивлялась, как получилось, что эта развратная женщина,эта преступница, как это может быть, что она не боится огласки со стороны тех,с кем она так жестоко обходилась? Это было еще одним признаком моей наивности:я еще ничего не знала о наглости и дерзости, которые отличают порок, когда оноснован на богатстве и знатном происхождении. Мадам Дельбена быламатерью-настоятельницей одного из самых престижных монастырей Иль де Франса, ееежегодная рента составляла шестьдесят тысяч ливров[37], онаимела самых влиятельных друзей при дворе, и никого так не уважали в столице,как мадам Дельбену — как же ей было не презирать бедную девушку вроде меня,сироту, без единого су в кармане, которая, вздумай она пожаловаться, услышит вответ смех, если ее вообще соизволят выслушать, или, что вероятнее всего, ееназовут клеветницей, и неосторожная жалобщица, решавшая защитить свои права,может надолго лишиться свободы.

Я была уже настолько испорчена, что этот вопиющий примернесправедливости, даже при всем том, что пострадала от нее я сама, пожалуй,скорее мне пришелся по нраву, нежели подтолкнул к другой, праведной жизни. «Нуи ладно, — подумала я. — Мне тоже надо добиться богатства; богатая, ябуду такой же наглой и безнаказанной, как эта женщина; я буду иметь такие жеправа и такие же удовольствия. Надо сторониться добродетельности, это вернаяпогибель, потому что порок побеждает всегда и всюду; надо любой ценой избежатьбедности, так как это предмет всеобщего презрения…» Но не имея ничего, какмогла я избежать несчастий? Разумеется, преступными делами. Преступления? Ну ичто тут такого? Наставления мадам Дельбены уже разъели, как ржавчина, моесердце и отравили мой мозг; теперь я ни в чем не видела зла, я была убеждена,что преступление так же исправно служит целям Природы, как добронравие иблагочестие, поэтому я решила вступить и этот развращенный мир, где успех —единственный признак торжества, и пусть не мешают мне никакие препятствия,никакие сомнения, ибо нищета — удел тех, кто колеблется. Если общество состоитисключительно из дураков и мошенников, будем в числе последних: в тридцать разприятнее для самолюбия надувать других, чем оказаться в дураках.

Утешившись и вдохновившись такими мыслями, которые, бытьможет, шокируют вас в пятнадцатилетней девочке, но которые, однако, благодаряполученному мною воспитанию, не покажутся вам невероятными, я стала покорнодожидаться, что принесет мне Провидение, твердо решив использовать любуювозможность улучшить свое положение, чего бы это ни стоило мне самой и всемостальным.

По правде говоря, мне предстояло суровое обучение, и первые,порой болезненные шаги должны были довершить разложение моей нравственности, ночтобы не оскорблять ваши чувства, дорогие читатели, я воздержусь от описанияподробностей, потому что я совершала поступки, которые наверняка превосходят посвоей чудовищной порочности все, чем вы занимаетесь каждодневно.

— Признаться, мадам, я никак не могу до конца поверитьв это, — вмешался маркиз. — Зная все, на что вы способны, я заявляю,что просто ошарашен тем, что вы, пусть даже на один миг, позволили себе такрастеряться. Ваши поступки и ваше поведение…

— Простите меня, — сказала графиня деЛорсанж, — но это всего лишь результат испорченности, которую обнаруживаютоба пола…

— Хорошо, продолжайте, мадам, продолжайте.

— …потому что Дювержье в равной степени умела угождатьприхотям и мужчин и женщин.

— Надеюсь, — заметил маркиз, — вы несобираетесь лишить нас подробностей, которые, как бы ни были они эксцентричны ипричудливы, еще больше развлекут нас? Мы знакомы практически со всемиэкстравагантностями, присущими нашему полу, и вы доставите нам удовольствие,поведав о тех, которым предаются женщины.

— Ну хорошо, будь по-вашему, — согласилась графиня. —Я постараюсь описать только самые необычные оргии и, чтобы не впадать воднообразие, пропущу те, что кажутся мне чересчур банальными.

— Чудесно, — заявил маркиз, демонстрируясобравшимся свой уже набухший от вожделения орган, — только не забывайте,как действуют на нас подобные рассказы. Взгляните, до чего довело меня дажеваше предисловие.

— Хорошо, мой друг, — сказала очаровательнаяграфиня, — разве я не вся в вашем распоряжении? И я получу двойноеудовольствие от своих мучительных воспоминаний. А раз самоутверждение так многозначит для женщины, позвольте предположить, что если речи мои служат причинойтакого повышения температуры, то и моя скромная персона также имеет к этомукакое-то отношение.

— Вы совершенно правы, и я готов доказать вам это сию жеминуту, — сказал маркиз. Он и в самом деле был возбужден до крайности иувел Жюльетту в соседнюю комнату, где они оставались достаточно долго, чтобывдоволь вкусить все самые сладкие радости необузданного порока.

— Со своей стороны, — сказал шевалье, оставшийсяпосле их ухода наедине с Жюстиной, — я должен признать, что пока еще неготов сбросить балласт. Но неважно, поди сюда, дитя мое, стань на колени ипососи меня; только будь добра сначала показать мне твой задик, потому что твоипередние прелести интересуют меня меньше. Вот так, очень хорошо, — добавилон, разглядывая Жюстину, которая была достаточно обучена такого рода вещам иумела, хотя и не без неудовольствия и раскаяния, возбудить мужчин. — Да,да, очень хорошо, милочка.

И шевалье, чувствуя себя на седьмом небе от неописуемогоудовольствия, был уже близок к тому, чтобы отдаться изысканно-сладостнымощущениям вызванного таким путем оргазма, когда вернувшийся вместе с Жюльеттоймаркиз начал умолять ее вновь разматывать нить своих воспоминаний, и егоприятелю пришлось подавить в себе стремительно приближавшийся пароксизмстрасти.