Я прокладывала путь сквозь транспортный поток почтиавтоматически, поездка оживлялась только тихими вздохами Дойла. Он не слишком хорошопереносил роль пассажира, но раз уж у него не было водительских прав, выбиратьему не приходилось. Обычно я наслаждалась этими маленькими приступами паники –почему-то приятно было видеть, что даже у Дойла есть нервы. Это страннымобразом успокаивало. Но сегодня, когда мы ступили в окруженное бледно-розовымистенами пространство моей гостиной, я думала, что меня ничто не сможетуспокоить. И, как обычно в последнее время, ошиблась.

Во-первых, нас встретил густой аромат тушеного мяса исвежевыпеченного хлеба. Жаркое было из тех, что могут томиться на огне весьдень и только лучше становятся. А плохого домашнего хлеба вообще не бывает.Во-вторых, из-за единственного угла в гостиной вышел Гален, направлявшийся изкрошечной кухни в еще более крошечный уголок, выгороженный для столовой. Обычноя первым делом замечала улыбку Галена – она великолепна, – иногда –светло-зеленые кудри, обрезанные чуть ниже ушей. Сегодня мне в глаза бросилосьто, как он был одет. На нем не было рубашки. Только белый кружевной передничек,достаточно прозрачный, чтобы я различила темные кружочки его сосков, завиткизеленых волос, украшавших грудь, и тонкую дорожку волосков, спускавшуюся поживоту и исчезавшую в джинсах.

Он повернулся к нам спиной, заканчивая сервировку стола: егокожа была безупречна, жемчужно-белая с тончайшим оттенком зеленого. Прозрачныелямки фартука никак не скрывали сильную спину, широкие плечи, совершенство рук.Оставленная длинной прядь волос, заплетенная в спадавшую ниже талии косичку,змеилась по коже нежной лаской.

Я не сообразила, что замерла на месте, едва переступивпорог, пока Рис не сказал:

– Если ты сделаешь еще пару шагов в комнату, мы тожесможем войти.

Я залилась румянцем, но сдвинулась в сторону и позволилаостальным пройти мимо меня. Гален продолжал метаться между кухней и гостиной,будто не заметил моей реакции, а может, и впрямь не заметил. Иногда по Галенуэто было трудно сказать. Казалось, он никогда не осознавал, насколько онкрасив. Если подумать, то, возможно, это тоже было частью его очарования.Скромность – крайне редкая добродетель среди знати сидхе.

– Мясо готово, но хлеб должен еще немного остыть, чтобего можно было нарезать, – сообщил Гален и вернулся в кухню, так толком нанас и не взглянув.

В прежние времена я бы поцеловала его в знак приветствия иполучила ответный поцелуй. Но сейчас у нас была маленькая проблема... Галенполучил травму, когда его подвергли наказанию при дворе, как раз передСамайном, или Хэллоуином, как его называют люди. Сцена все еще стояла у меняперед глазами: Гален, прикованный цепями к скале, тело почти теряется из видупод медленно плещущими крылышками фей-крошек. Феи выглядели точь-в-точь какбабочки на краю лужи, ротики сосут жидкость, крылья медленно движутся в ритмекормежки. Но вот пили они совсем не воду – они пили его кровь. Они откусываликусочки его плоти, и по причинам, известным только самому принцу Келу, он велелфеям обратить особое внимание на пах Галена.

Кел сделал все возможное, чтобы Гален не смог оказаться вмоей постели, пока не исцелится. Но Гален был сидхе, а сидхе исцеляются наглазах, тело будто поглощает раны – как наблюдать распускающийся цветок, еслипленку пустить в обратную сторону. Все крошечные укусы исчезли, растворились всовершенстве его кожи, кроме раны в паху. Он был в буквальном смысле лишенмужества.

Мы обращались ко всем лекарям, каких могли найти, – изанимающимся традиционной медициной, и практикующим магию. Врачи только развелируками; ведьмы смогли лишь сказать, что причина в волшебстве. Ведьмы двадцатьпервого века неохотно употребляли слово "проклятие".

Никто никого не проклинает: проклятия слишком плохоотражаются на карме. Проклятие всегда возвращается к наславшему его. Нельзязаниматься действительно злой магией, магией того сорта, что не имеет другойцели, кроме причинения вреда, не платя свою цену. Это одна из причин, почемунастоящие проклятия так редко встречаются.

Я смотрела, как Гален курсирует между кухней и гостиной вэтом соблазнительном передничке, тщательно стараясь не смотреть на меня, и уменя щемило сердце.

Я подошла к нему, обвила руками талию, прижалась телом к еготеплой спине. Он замер под моим прикосновением, потом его руки медленноподнялись, скользя по моим предплечьям. Он плотнее прижал мои руки к своемутелу. Я потерлась щекой о гладкую теплую спину. Это было самое близкое кобъятию, что случалось у нас за последние недели. Любое взаимодействиепричиняло ему боль – во многих смыслах.

Он попытался отстраниться, и я усилила нажим. Он моготорвать меня от себя, но не стал этого делать. Он просто опустил руки.

– Мерри, прошу тебя. – Его голос был так тих...

– Нет, – сказала я, прижимая его к себеплотно-плотно. – Давай я свяжусь с королевой Нисевин.

Он покачал головой, косичка метнулась по моему лицу. От еговолос исходил чистый и сладкий аромат. Я помнила его с волосами, спадавшими доколен, как у большинства сидхе высшего света. Мне было жаль, когда он остригих.

– Я не позволю тебе поставить себя в зависимость отэтого создания, – сказал он, и в голосе была столь нехарактерная для негосерьезность.

– Пожалуйста, Гален, пожалуйста!

– Нет, Мерри. – Он вновь попытался освободиться,но я не позволила.

– А что, если другого средства не существует?

Он положил ладони на мои предплечья, на этот раз не лаская,а разводя мои руки, чтобы суметь уйти. Гален был воином-сидхе, он мог кулакомпробить дыру в стене дома. Я не могла удержать его, если он этого не хотел.

Он шагнул к двери в кухню, уйдя из пределов моейдосягаемости, и даже не взглянул на меня своими светло-зелеными глазами. Вместоэтого он уставился на картину на стене столовой: бабочки на лугу. Напомнили лиони ему фей-крошек, или он просто смотрел и ничего не видел? А может, ему былолучше смотреть куда угодно, лишь бы не на меня?

Я уже просила у Галена разрешения обратиться к королевеНисевин и выяснить, что она с ним сделала. Он запретил. Он не хотел, чтобы ястала ее должником только ради того, чтобы помочь ему. Я пробовала умолять,плакать – я думала, такое должно было подействовать на кого угодно, – ноон держался твердо. Он не хотел, чтобы из-за него я оказалась в долгу у Нисевини ее фей-крошек.

Я стояла, глядя на него – на это прекрасное тело, которое ялюбила еще ребенком. Гален был моей первой любовью. Если бы он исцелился, мысмогли бы остудить жар, копившийся между нами с тех пор, как я достигла половойзрелости.

Я вдруг поняла, что все делаю неправильно. По словам Китто,Дойл считает, будто я просто намерена трахаться со всеми, с кем могу, и непользуюсь властью, которую приобрела. Это относилось не только к союзу сгоблинами. Я кто – будущая королева неблагих или нет? Если королева, то с чегомне спрашивать чьего-то разрешения на что угодно? Кому и что я задолжаю – неГаленова забота на самом-то деле.