Не в силах вернуть скошенные глаза на место, он закрыл их.

Ему десять лет, и он просыпается и видит на стене, насветлых обоях, дрожащее пятно жидкого света, и знает, что впереди длинный,нескончаемо длинный летний день, полный всяких чудес, и слышит, как на кухнелегко звенят чашки. Это мама готовит завтрак, осторожно, стараясь его неразбудить, и к завтраку непременно будет что-нибудь вкусное, такое, что онлюбит больше всего — теплая слоеная булка, или клубника, или золотистыеблинчики с холодной сметаной. Он вскакивает, чувствуя босыми ногами теплопаркетного, нагретого солнцем пола, откидывает белоснежную пену занавески ивыглядывает во двор — просто так, от счастья, а вовсе не потому, что ему надопосмотреть, — и мчится на кухню, и видит знакомую узкую спину, иаристократические завитки на шее, и тонкую руку со старинной кофейноймельницей, и с размаху прыгает, прижимается, чувствуя запах кофе, сирени,свежей булки, чистого белья, и это такое счастье, что совсем, совсем ничего ужене нужно, так хорошо то, что есть…

Ничего нет.

Нет громадной квартиры в самом центре южного города,древнего и прекрасного. Нет нагретого паркета и белоснежной тюлевой пены. Нетутренней любви к жизни и всему окружающему. Нет безудержного ощущения счастья.

И матери нет. И отца.

Они любили его. Кроме них, никто так и не успел полюбить еготаким, каким он был… когда-то.

Ничего не осталось от той жизни. В новой были только тяжкиепохмелья, мрачные стены убогой щелястой избы, муха, проворно перебиравшаяся покраю липкого стакана, бородавчатая жаба вместо желудка и ненависть к себе.

Лучше бы сдохнуть.

И еще та, вчерашняя. Ох как она говорила с ним, чувствуясвою власть!.. Ох как подбиралась к нему, дьяволица в черных одеждах!..

Как спастись?!

Он снова открыл глаза, зная, что забытье не вернется и ждатьего спасительного прихода бессмысленно.

И та жизнь, в которой было так светло и безопасно, и где таквкусно пахло по утрам, и где все любили друг друга, тоже никогда не вернется.

Надо вставать. Эта мысль вызвала как бы пошевеливание иподрагивание холодной тошнотной жабы, в которую превратился его желудок. Надовставать и выполнять то, что ему приказала дьяволица. Спрятаться негде. Нетотцовской спины, за которую всегда можно было забежать… Он кулаком вытер глазаи стал медленно приподниматься на сбитом на сторону голом матрасе.

Как это получилось, что он стал жить, как скотина?.. Нет,гораздо хуже любой скотины. У скотины есть теплый угол, который время отвремени чистит заботливая хозяйка, и охапка сена, а у него и того нет.

Держась рукой за стену, он посидел немножко, тяжело инеровно дыша. Кажется, вчера он обещал Валентине Петровне, заведующей фермой,что сегодня с утра проверит автопоилку.

Или это он должен был сделать вчера?.. Впрочем, Петровна —душевная баба, понимающая и вообще… И до коров ей никакого дела нет — хотьработает поилка, хоть не работает, зря приставать не станет. Зато поет как!Душевная, короче.

Очень осторожно он встал и, с преувеличенной аккуратностьюставя грязные босые ноги, кое-как выбрался на крыльцо.

День начинался теплый и длинный, почти летний — странный вэтом году апрель! На верхней ступеньке стояло ведро чистой и холодной воды, исолнце вовсю плескалось в ней, кувыркалось, выныривало, било в глаза! Он вдругпочувствовал, какой у него сухой и шершавый внутри рот. Стараясь не упасть, онопустился перед ведром на колени, как перед киотом, взялся двумя руками за краяи стал пить.

Пил он долго, заставляя себя не спешить и боясь, что воды нехватит. Напившись, он взялся за сердце и неловко устроился рядом с ведром наверхней ступеньке крыльца — одной плашки не хватало, а остальные были такисточены жучком, что из них сыпалась труха. Он посидел так некоторое время, рассматриваяпальцы на ногах и ни о чем не думая. Он только радовался, что смог встать и чтогнусная жаба внутри его пока ведет себя смирно.

Потом послышалось стрекотание слабосильного мотора где-товверху улицы, и он долго дивился странному звуку, а когда наконец сообразил,что это, было уже поздно.

— Жив, что ли? — спросили из-за забора негромко ипрезрительно. — Ты вчера чего лакал? Керосин пополам с ацетоном?

Он хотел улыбнуться залихватской улыбкой и ответитьчто-нибудь значительное, умное, острое, но только слегка растянул резиновые,непослушные губы, которые совершенно отказывались произносить что-либочленораздельное.

— Хорош пьянствовать, Ленька! — посоветовали из-за забора. —Помрешь в одночасье, никто ведь и не вспомнит!

— Тебе-то что!.. — выговорил он с неимоверным усилием. — Тыедешь на своем драндулете, и поезжай, поезжай себе…

Однако неугомонный собеседник никуда не поехал, а, наоборот,заглушил мотор своего диковинного мини-трактора, купленного года два назад настроительной выставке в Москве, подошел к калитке, но открывать ее не стал, апросто обошел сбоку, поскольку от забора уцелела только калитка, которая всегдабыла надежно заперта.

— Я говорю, завязывай, Ленька! — повторил он, подойдяпоближе. — Давно пора, не мальчик. Я сейчас мимо скотного двора ехал, так тамдаже Петровна орет, так ты ее достал. Ну чего ты?..

— Я тебя, Витася, в советчики не звал, — сказал он сдостоинством. — Сам разберусь как-нибудь, без тебя.

— Ты же электрик, — не отставал Витася, — ты же все умеешь!Ты думаешь, я не пил?! Еще как пил! Однако ж бросил!

Витася был своего рода сафоновской достопримечательностью.Он был фермером.

Передовой он был. Сельский капиталист. Кузнец своегосчастья.

Кулак и кровопийца. Мало их расстреляли во времяколлективизации. Столько лет прошло, а они — глядь! — вылезли, все живы,здоровы.

Витася как пришел из армии, так в родном колхозе работалшаляй-валяй и все собирался в город умотать, благо до столицы со всеми еесоблазнами и красотами — сорок километров по хорошему шоссе. В колхозе всебольным да нездоровым прикидывался, а дом свой двухэтажный вдвоем с папанькой,таким же недобитым кулаком, они содержали, как на картинке из журнала«Крестьянка». И резной он был, и шлифованный, из разных пород дерева, веселый,прочный, на улицу смотрел пятью окнами, кружевными рамами и сиренью за ровнымзабором.

На двор к себе кулаки кого попало не пускали, барахло своеревниво стерегли, лясы ни с кем не точили, огород сажали по науке, а не поприметам, картошку на семена какую-то невиданную возили, зато и собирали — поведру с куста. Витасина мать и на огороде-то не слишком убивалась, а росло унее все как заговоренное.