Или не явно?

Или не происходило?

Повинуясь чему-то странному, что вдруг пришло ему в голову,то ли где-то увиденному, то ли когда-то вычитанному, Степан сунул руку втемнеющую дверную щель, нащупал хлипкий дээспэшный стульчик, притулившийсясправа от входа в вагончик, и наугад подтащил его к двери.

— Что ты там возишься, Степ? — спросил Белов, уткнувшись вВолодькину тетрадку. — Ключ потерял?

— Палец прищемил, — ответил Степан и запер дверь.

Ловушка была так себе, не очень. Прямо скажем, и не ловушкавовсе, но ничего лучшего с ходу не придумалось.

Если кто-то полезет среди ночи в вагончик — непременноуронит стул, наделает шума, залает Веста, кто-нибудь прибежит, и взломщиказастукают.

Если этот кто-то будет осторожен и умен, ничего непроизойдет.

Отлично, ничего не скажешь. Главное, умно.

Чернов, конечно, никуда не уехал. Сидел в вагончике, задравноги на стол, и читал какую-то засаленную книженцию без обложки. Вид у него былмрачный.

— Ну что? — спросил он, пристраивая книженцию на живот. —Нашли клад?

— Клад не нашли, — сказал Степан. — Нашли манускрипт сзагадочными письменами.

— Что? — переспросил Чернов. — Какой такой манускрипт?

Степан подозревал, что это детское простодушие — частькакой-то сложной игры, в которую Черный играл всю жизнь с непонятной дляСтепана целью. Степан был уверен в этом потому, что иногда Чернов переигрывал,комедия переливалась через край, и он начинал барахтаться, нащупывая привычноерусло туповатого мужицкого простодушия.

Зачем?

В кого он всю жизнь играл? Кого изображал?

— На, посмотри. — В голосе Белова было чуть-чуть ревнивойдосады, как будто он был уверен, что тетрадка так и останется их общей соСтепаном тайной, в которую они больше никого не станут посвящать. — Это и естьманускрипт. Знаешь такое слово?

Чернов одним движением пролистал тетрадку и вопросительнопосмотрел на Степана.

— И что это означает?

— Если б я знал, — кряхтя, сказал Степан. Портфель былзадвинут глубоко под стол, и он пытался дотянуться до него, не вынимая себя изкресла, в которое сразу же плюхнулся.

— Даты, — себе под нос пробормотал Чернов, — цифры. Платежикакие-то. Суммы все время разные. Сто баксов. Восемьсот баксов. Пятьдесят.Семьдесят. Двести. Нет, миллионером он все-таки не был.

— Похоже, он во что-то играл, — заметил Белов как бы вразмышлении. — В рулетку или что-то вроде этого.

— И все время выигрывал, что ли? — спросил Степан. Он добылиз-под стола портфель, засунул в него папку с бумагами и теперь думал, несунуть ли туда же и телефон. В кармане он ему всегда мешал, но из портфеля егобыло дольше доставать.

— Почему? — удивился Белов.

— Там все суммы записаны одинаково, Эдик. Это означает, чтоон все время делал с ними что-то одно — или получал, или отдавал. Если бы и тои другое, он бы их по-разному записывал.

— Не факт, — сказал Белов быстро.

— Да на самом деле почти что факт, — подал голос Чернов. —Он бы плюсы-минусы ставил или разными чернилами рисовал.

— Это так в детективах пишут?

— Это и без детективов ясно.

— Конечно, как же может быть что-нибудь неясно! Ты у настакой проницательный!

— Я не проницательный, я просто умею думать.

— Это тебе только так кажется, Вадик…

— Стоп, — приказал Степан негромко. — Ничья. Ноль — ноль.Все по домам.

— Паш, не надо нас разнимать как пацанов, — сказал Черновзлым голосом и одним движением поднялся из кресла. Книженция полетела на пол. —Я не твой сын, блин, и мне не семнадцать лет. Только я никому не позволю делатьиз меня идиота!

— Никто не делает из тебя идиота… — начал было Белов, ноЧернов не дал ему договорить:

— Так что ты найди себе другой объект для развлечений,Эдик!.. Не доводи до греха!..

— До какого еще греха?.. — пробормотал Белов.

Топая по хлипкому полу с такой силой, что на Степановомстоле повалилась подставка для ручек, Чернов прошагал к двери, рванул ее, чутьне сорвав с петель, и выскочил на улицу. Все время он бормотал себе под носкакие-то невнятные ругательства и угрозы. Хлопнула дверь машины, заревел мотор,и «лендкрузер», набирая скорость, вылетел с площадки.

— Обалдел мужик совсем, — сказал Белов как-то не слишкомуверенно, — ну на что это похоже?

— А что ты к нему лезешь все время? И учишь, и учишь, инамекаешь, и усмехаешься многозначительно?! Что ты ведешь себя, как будто он впятом классе, а ты в десятом?! — Степан повесил портфель на плечо и тожепрошагал к двери. — Ваши дрязги в ближайшие две недели я разнимать несобираюсь. Некогда мне! У меня труп на территории и отставание от графикаопупенное! Женитесь, разводитесь, топитесь, море рядом! Делайте что хотите! —Как обычно, он гневался вполне натурально и где-то даже искренне, но все времяпомнил о тетрадочке, лежащей у него в портфеле, и о загадочных записях.

«Посмотрю еще, разок перед сном», — решил внутренний,скрытый от посторонних глаз Павел Степанов, а наружный закончил устало:

— Как вы мне надоели. Оба. И разбираться в ваших высоких отношенияхя больше не буду, так и знайте!

Он кивнул сердитому Белову и побрел к своей машине.

На запах весеннего леса и поднимающуюся в светлом небезолотистую, как будто прозрачную луну он больше не обращал никакого внимания.

Было около десяти часов вечера.

К одиннадцати он приехал домой, ознакомился со спискомпреступлений, совершенных Иваном, выволок преступника из кровати, в которой ондумал отсидеться, и долго орал, ненавидя себя и угождая Кларе Ильиничне.Насладившись свершившейся местью, Клара Ильинична отбыла домой, а Степан пошелк Ивану мириться. Иван лежал на своем месте бесформенным холмиком — накрывшисьс головой, — и тут Степан отдернул одеяло, обнаружилось, что он уже не плачет итолько бормочет что-то, строго глядя перед собой.

— Отдал бы ты меня маме, — сказал он горько, когда Степансилой заставил его сесть. В лицо отцу он не смотрел. — Я ведь тебе совсем ненужен. Мужчине с ребенком тяжело. Ребенок матери только нужен, а не отцу…