мест готовились выехать несколько собачьих упряжек, и Род решил ехать с ними. Он написал длинное письмо к Миннетаки и отдал его верному Мукоки, который собирался поехать к ней. Почти всю ночь Ваби и его друзья просидели, разговаривая и строя планы на будущее. Всем казалось, что военная кампания против вунгов не затянется и будет успешной и к весне все тревоги останутся позади.

– Ты ведь скоро вернешься? – в сотый раз спрашивал Ваби. – Возвращайся сразу, как сойдет лед!

– Непременно, если буду жив! – горячо отвечал городской парень.

– И ты привезешь мать?

– Она пообещала!

– А потом – на поиски золота!

– На поиски золота!

Они пылко пожали друг другу руки.

– И Миннетаки уже будет здесь, обещаю, – смеясь, добавил юный индеец.

Род покраснел.

Под утро он выскользнул на улицу и долго стоял, вглядываясь в тихую белизну ночи. Он смотрел на юго-восток, туда, где обнаружил следы на снегу; потом на север, на восток и на запад и, наконец, на юг, словно пытаясь пронизать взглядом тысячи миль пути, в конце которого его ждал дом, где его матушка сейчас спала посреди огромного города. Затем он обернулся к темному, спящему Вабинош-Хаусу и прошептал сам себе:

– Завтра домой!

А потом добавил:

– Но я вернусь сюда, как только вскроется лед!

Охотники за золотом

История жизни и приключений на диких берегах гудзонова залива

Эта книга с любовью посвящается сладкоголосой, темноглазой девушке-метиске из Лак-Бейна, что стала прототипом Миннетаки из этого романа; а также Тедди Брауну, охотнику и проводнику, верному товарищу автора по многим его приключениям

Глава I

Погоня за почтой Гудзонова залива

Глубокая тишина полудня повисла над безмолвными просторами канадской тайги. Лось и карибу проснулись еще до рассвета; наевшись, они теперь спокойно дремали в чуть теплых лучах февральского солнца. Рысь свернулась клубком в норе среди огромных диких скал. Когда солнце склонится к северо-западу, она проснется и отправится на охоту. Лисица тоже наслаждалась полуденным сном. Лишь серые кукши лениво расправляли перья на подтаявшем снегу, греясь в теплом свете одного из последних дней уходящей зимы.

В такой час старый, опытный охотник скидывает с плеч рюкзак, собирает хворост для костра, обедает, раскуривает трубку – все это, не произнося ни слова, не издавая ни единого звука. И если вы заговорите с ним, не понизив голос до еле слышного шепота, он тут же остановит вас:

– Тсс! Тихо! Дичь может быть совсем рядом. Звери устроились на дневную лежку. Еще час-два они будут спать. Кто знает, может, лось или карибу отдыхают где-то тут на расстоянии выстрела! Но сейчас мы их не услышим…

И все же среди озаренного солнцем зимнего безмолвия нечто шевельнулось. Сперва казалось, что это всего лишь темное пятно на солнечной стороне заснеженного хребта. Затем оно широко зевнуло, сладко потянулось на собачий манер – и обратилось волком.

Обычно волки крепко спят после сытной трапезы. Охотник сказал бы, что недавно этот зверь неплохо пообедал. Но что-то обеспокоило серого разбойника. То, что больше всего тревожит обитателя Великой Белой Пустыни, – запах человека.

Волк неторопливо спустился с хребта; набитое брюхо делало его сонным, ленивым и не слишком внимательным. Однако внизу, на потемневшем снегу поляны, запах человека стал еще сильнее. Волк поднял морду и громко завыл, предупреждая собратьев в лесу и на равнине о близости самого опасного врага. В светлое время суток волк ничего иного делать не станет. Ночью он может начать преследовать охотника, и тогда другие волки присоединятся к нему. Днем же зверь только оповестит сородичей о том, что встретил человеческий след, а затем тихо ускользнет в чащу.

Однако сейчас волк задержался, озадаченно нюхая снег. Здесь что-то не так… Вот прямо перед ним – четкий санный след, отпечатки полозьев и множества собачьих лап. Около часа назад тут проехала «собачья почта» из фактории Вабинош-Хаус, начиная свой долгий путь из здешней глуши к цивилизованным местам. Но не этот след заставлял волка прислушиваться, застыв в напряжении.

Тревожащий запах человека приближался с другой стороны – с севера, откуда дул ветер. Сперва звук, затем к нему добавился запах… И зверь сорвался с места, стремительно уносясь вверх по озаренному солнцем склону хребта.

В той стороне, откуда донесся подозрительный звук, находилось небольшое заснеженное озеро. Из густого леса на его дальнем берегу вдруг вырвалась упряжка собак, сбитая в визжащий, кусающийся ком. Какое-то мгновение могло показаться, что у собак спутались постромки или они затеяли жестокую драку прямо на бегу, как порой делают полудикие ездовые псы Севера. Потом раздался резкий окрик, щелканье хлыста, многоголосый лай – и упряжка, мгновенно распутавшись, желтоватой лентой понеслась по белой глади озера.

За санями бежал человек. Он был высоким и худощавым, и даже издалека в нем можно было безошибочно узнать индейца.

Упряжка не одолела и четверти расстояния между берегами, как снова раздался гортанный крик и из леса вылетели вторые сани. За ними тоже бежал человек, изо всех сил погоняя собак. Оказавшись на льду, он вскочил на подножки саней и принялся хлестать псов по спине, подбадривая их громкими возгласами. Собаки рванули вперед, догоняя первые сани. К тому месту, где недавно волк учуял человека, все двенадцать псов из обеих упряжек примчались почти одновременно. Затем, повинуясь окрикам погонщиков, псы-вожаки замедлили бег, и вскоре упряжки остановились. Одна за другой собаки, хрипло дыша, падали на снег. Они были утомлены до крайности. Снег краснел под их сбитыми в кровь лапами.

Люди вымотались ничуть не меньше. Старший из них был чистокровным индейцем, истинным сыном Великой Белой Пустыни. Младший – стройный, смуглый, полный звериной грации и силы юноша лет девятнадцати – казался его соплеменником, но являлся таковым лишь отчасти. Вабигун, сын фактора Вабинош-Хауса, был наполовину белым, однако внешностью всецело пошел в мать-индианку.

Пожилого индейца, опытного охотника и следопыта, звали Мукоки.

Оба они, казалось, были охвачены неодолимой тревогой. Несколько мгновений они пытались отдышаться, напряженно глядя друг на друга.

– Муки… Боюсь… мы их не догоним… – выдохнул младший. – Как ты думаешь?

Не отвечая, Мукоки прошел еще десяток шагов вперед и упал на колени там, где еще виднелся след прошедшей перед ними «собачьей почты». В этом положении индеец оставался почти минуту, тщательно изучая отпечатки лап и следы полозьев. Затем он поднял глаза и многозначительно хмыкнул. Этот кудахтающий смешок многое говорил тому, кто хорошо знал старого индейца.

– Мы его догнать… Смотри: след глубокий. Сани тяжелый, человеческий следы нет – люди ехать. Большой груз для собак. Конечно догнать.

– Взгляни на наших псов, – возразил Вабигун, все еще терзаемый сомнениями. – Они еле тащат сани. Мой вожак хромает! А прочие… глянь, у них кровь сочится из лап!

Хаски – так в те времена называли в Канаде мохнатых, полудиких, похожих на волков собак – действительно находились в самом плачевном состоянии. Твердая корка на поверхности снега в тот день подтаяла и истончилась. Она проламывалась под лапами бегущих псов и ранила их бритвенно-острыми краями.

Мукоки окинул взглядом собак, и лицо его стало суровым.

– Плохо, плохо, – проворчал он. – Мы с тобой дурак!

– Потому что забыли про собачьи мокасины? – спросил юноша. – У меня в санях лежит дюжина, но их хватит только на трех собак…

Он быстро склонился над своей поклажей, достал собачью кожаную обувку и с горящим взглядом повернулся к Мукоки:

– У нас единственный шанс! Выбери трех самых сильных собак. Дальше поедет кто-то один.

Вскоре резкие окрики и щелчки хлыста заставили уставших, израненных псов медленно подняться. На лапы трех самых крупных и сильных были натянуты особые мокасины из оленьей кожи. Этой троице и еще трем, с виду чуть менее измученным, чем прочим, предстояло тянуть упряжку юноши. И спустя совсем недолгое время длинная вереница собак уже мчалась по следам почты