Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Господи, — думал я, тупо топчась на купальномхалате. — Теперь все клетки опустели».
Крамли стоял на одном берегу Нижнего Нила, у сухого руслареки. Я встал на другом. Патрульная машина и фургон из морга ждали внизу.
— Вам это зрелище не понравится, — предупредилКрамли.
Он помедлил, дожидаясь, когда я кивну, чтобы откинутьпростыню.
— Это вы звонили мне среди ночи? — спросил я.
Крамли покачал головой.
— Сколько прошло с тех пор, как она умерла?
— Мы считаем, часов одиннадцать.
Я мысленно вернулся назад. Четыре часа утра. В четыре утразазвонил телефон. Звонило «Нечто», чтобы сказать мне. Если бы я побежалотвечать на звонок, холодный ветер в трубке рассказал бы мне — об этом.
Я кивнул, Крамли откинул простыню.
Под ней была леди с канарейками, и в то же время ее там небыло. Какая-то часть ее витала в темноте, а на то, что осталось на кровати,смотреть было страшно.
Глаза ее неподвижно уставились на жуткое «Нечто», на тудьявольщину, что висела на двери у меня в коридоре и невидимой тяжестьюопустилась на мою постель. Рот, когда-то еще приоткрывавшийся, чтобыпрошептать: «Подойди, подойди, я жду тебя!» — теперь был широко открыт отужаса, протестовал, пытался отогнать что-то, оттолкнуть, выставить прочь изкомнаты!
Придерживая пальцами простыню, Крамли взглянул на меня.
— Пожалуй, мне следует извиниться перед вами.
— За что?
Говорить было трудно: она лежала между нами, уставившись нанечто кошмарное на потолке.
— За правильную догадку. Догадались вы. За сомнения.Сомневался я.
— Догадаться было нетрудно. У меня умер брат, умер дед,умерли тетки. И мать с отцом тоже умерли. Все смерти одинаковы, правда ведь?
— М-м-м, да. — Крамли выпустил из рук простыню —на долину Нила упал осенью снег. -только это — естественная смерть, малыш.Не убийство. Такой взгляд, как у нее, бывает у всех, кто чувствует, как вовремя приступа сердце рвется прочь из груди.
Я хотел выложить доказательства. Но прикусил язык Краемглаза я кое-что заметил, и это заставило меня повернуться и отойти к пустымптичьим клеткам. Много времени мне не потребовалось: я сразу понял, чтопривлекло мое внимание.
— Боже мой, — прошептал я, — Хирохито.Аддис-Абеба. Они исчезли. Обернувшись, я указал Крамли на клетки.
— Кто-то забрал из них обрывки старых газет. Тот, ктоподнялся сюда, не только напугал ее до смерти, он прихватил газеты. Господи, даон коллекционер! Держу пари, карман у него набит трамвайными конфетти, иотклеенную голову Скотта Джоплина тоже он припрятал.
— Голову Скотта Джоплина? Это еще что такое? Крамли нехотелось, но все же в конце концов он подошел взглянуть на дно клеток.
— Найдете эти газеты — и он у вас в руках.
— Просто, как дважды два! — вздохнул Крамли. Онпроводил меня вниз мимо повернутых к стене зеркал, которые не видели, каккто-то поднимался сюда ночью, не видели, как он уходил. Внизу на площадке напыльном окне все еще висело объявление о продаже канареек. Сам не знаю почему япотянулся и вынул его из облезлой, скрепленной скотчем рамки. Крамли наблюдалза мной.
— Можно, я возьму? — спросил я.
— Вам будет тошно глядеть на него. Да черт с вами.Берите.
Я сложил объявление и сунул в карман.
Наверху в птичьих клетках песен не слышалось.
В дом, отдуваясь от выпитого днем пива и насвистывая, вошелследователь.
А между тем начался дождь, и когда мы с Крамли садились вмашину, лило во всей Венеции. Мы уезжали из дома леди с канарейками, подальшеот моей квартиры, подальше от телефонов, звонивших в неподобающее время,подальше от серого океана, от пустого пляжа, от воспоминаний об утопленниках.Лобовое стекло напоминало огромный глаз, плачущий, утирающий слезы, сновазаливающийся слезами, а «дворники» сновали взад-вперед, взад-вперед, застывали,взвизгивали и снова двигались взад-вперед, снова останавливались и, взвизгнув,двигались опять. Я не отрываясь смотрел вперед.
Войдя в свое притаившееся в джунглях бунгало, Крамливзглянул на меня, понял, что тут нужно бренди, а не пиво, вручил мне стакан икивком показал на телефон в спальне.
— У вас есть деньги позвонить в Мехико-Сити? Я покачалголовой.
— Считайте, что они у вас есть, — сказалон. — Позвоните, поговорите со своей девушкой. Закройте дверь ипоговорите.
У меня перехватило горло, я сжал руку Крамли так, что чутьне переломал ему пальцы. И позвонил в Мехико.
— Пег!
— Кто это?
— Да я, я!
— Господи, у тебя такой странный голос, такой Далекий.
— Я и впрямь далеко.
— Слава Богу, ты хоть жив.
— Жив.
— У меня ночью было жуткое ощущение. Я не моглазаснуть.
— Во сколько это было, Пег, во сколько?
— В четыре. А что?
— Господи Иисусе!
— Да что такое?
— Ничего. Я тоже не мог заснуть. А как там вМехико-Сити?
— Полно смертей.
— Боже, я думал, это только у нас.
— Что?
— Да ничего. Господи, как хорошо услышать твой голос.
— Скажи что-нибудь. Я сказал.
— Скажи еще раз!
— Почему ты кричишь, Пег?
— Не знаю. Нет, знаю. Когда, черт тебя возьми, тыпредложишь мне выйти за тебя?
— Пег, — пробормотал я в замешательстве.
— Ну так все же когда?
— Но у меня тридцать долларов в неделю, сорок, еслиповезет, неделями вообще пусто, и месяцами тоже ни гроша.
— Я дам обет жить в бедности.
— Ну ясно.
— Дам обет. И буду дома через десять дней. И дам дваобета.
— Десять дней что десять лет.
— Почему женщинам всегда приходится самим просить рукиу мужчин?
— Потому что мы трусы и всего боимся больше, чем вы.
— Я буду тебя защищать.