В груди у меня словно запрыгала ледяная лягушка.

Я тут же представил себе большой дом с комнатами, сдающимисявнаем, его темные коридоры, приветливую миссис Гутиеррес и милую Фанни.

Лягушка в груди затрепыхалась еще сильнее.

— Не говорите так, — сказал я.

— А где другой список, с убийцами? Там тоже всяторговая палата? Я покачал головой.

— Боитесь показать его мне, потому что я и сам изних, — — усмехнулся Крамли.

Я вынул из кармана второй лист, взглянул на него и разорвал.

— Где у вас мусорная корзина? — спросил я.

Пока мы разговаривали, на улице напротив владений Крамлипоявился туман. Он немного помедлил, словно искал меня, а потом, подтверждаямои параноидальные подозрения, проник в сад, накрыл его, словно одеялом,притушил рождественские огни на апельсиновых и лимонных деревьях и окуталцветы, так что им пришлось закрыть чашечки.

Как он посмел сюда явиться? — возмутился я. Каквсе, — ответил Крамли.

— Que? Это Чокнутый?

— Si, миссис Гутиеррес.

— Я звоню в офис?

— Si, миссис Гутиеррес.

— Фанни зовет вас с балкона.

— Я слышу, миссис Гутиеррес.

Далеко отсюда, в солнечном уголке, там, где не бывает нимороси, ни тумана, ни дождя и прибой не выбрасывает на берег незваных гостей, вмногоквартирном доме, где комнаты сдавались внаем, словно пение сирены,раздавалось сопрано Фанни.

— Скажи ему, — услышал я, как она пропела, —скажи, у меня есть новая запись «Волшебной флейты» Моцарта!

— Она говорит…

— Я слышу ее, миссис Гутиеррес. Передайте ей — славаБогу, это благостная музыка.

— Она хочет, чтобы вы ее навестили, соскучилась,говорит, надеется, вы простили ее, так сказала. За что? — силился явспомнить.

— Говорит…

Голос Фанни парил в теплом чистом воздухе.

— Скажи, пусть приходит, но никого с собой не приводит.

Эти слова нокаутировали меня. Призраки некогда съеденногомороженого зашевелились и подняли головы у меня в крови. Разве я когда-нибудьприходил к ней не один? Я задумался. Интересно, кого, по ее мнению, я могупривести к ней без приглашения?

И тут я понял.

Халат, что по ночам висит у меня на двери. Пусть там ивисит. Канарейки на продажу. Нечего тащить к Фанни их опустевшие клетки.Львиная клетка в канале. Не кати ее перед собой по улицам. Призрак Оперы. Несдирай его с серебряного экрана, не прячь в карман. Не надо.

«Господи, Фанни, — подумал я. — Неужели тумандополз и до тебя? Неужели добрался до вашего дома? Неужели дождь коснулся твоихдверей?»

Я так громко закричал в телефон, что, наверно, Фанниуслышала меня этажом ниже.

— Передайте ей, миссис Гутиеррес, я приду один. Один.Но скажите, что я не знаю, смогу ли прийти. У меня денег нет даже на трамвай.Может быть, я приду завтра…

— Фанни говорит — если придете, она денег даст.

— Здорово! Но пока в карманах пусто. И тут я вдругувидел, что дорогу переходит почтальон и кладет конверт в мой почтовый ящик.

— Не вешайте трубку! — завопил я и побежал. Письмобыло из Нью-Йорка, в конверте лежал чек на тридцать долларов за рассказ,который я только что продал в журнал «Странные истории» (рассказ про человека,который боялся ветра, а тот преследовал его повсюду, от самых Гималаев, итеперь по ночам сотрясал его дом, жаждал забрать его душу).

Бегом я вернулся к телефону и закричал:

— Я иду в банк, если получу деньги, вечером приеду!

Фанни передали мои слова, и прежде, чем наша посредницаповесила трубку, Фанни пропела три такта «Арии с колокольчиками» из «Лакме».

Я бросился в банк.

«Кладбищенский туман! — думал я. — Не вздумайпролезть передо мной в трамвай, когда я поеду к Фанни!»

Если пирс был большим «Титаником», плывущим ночью навстречуайсбергу, в то время как пассажиры переставляли стулья на его палубе, а кто-топел: «Я все ближе к тебе, о Господи!» — и норовил при этом ударить повзрывателю с тротилом…

…то дом с комнатами, сдающимися внаем, на углу Темпла иулицы Фигуэроя, со всеми своими занавесками, жильцами, с нижним бельем,сохнущим на веревках почти во всех окнах, со стиральными машинами, крутящимисякак безумные в прачечной на заднем дворе, с запахом мексиканских лепешек изакусок из соленого мяса, пропитавшим все коридоры, — этот многоквартирныйдом просто безмятежно плавал посреди пригорода Лос-Анджелеса.

Сам по себе это был маленький остров Эллис[80],плывущий без руля и без ветрил, населенный людьми из шестнадцати стран.Субботними вечерами на верхних этажах устраивались праздники энчилады[81] и в коридорах танцевали конгу[82], но вбудние дни все двери были закрыты. Люди уходили к себе рано, они работали вцентре города на складах готового платья, в дешевых магазинах или в долине напредприятиях, оставшихся от оборонной промышленности, или продавали дешевуюбижутерию на Олвера-стрит.

О самом доме никто не заботился. Хозяйка миссис О'Брайенстаралась появляться здесь как можно реже она панически боялась карманников исвято берегла свое семидесятидвухлетнее целомудрие. Если кто и опекал дом, тоэто Фанни Флорианна, только она умела со своего балкона на втором этаже, словнос балкона оперного театра, так нежно пропеть свои распоряжения, что дажемальчишки в бильярдной через дорогу переставали галдеть и задираться, словнопетухи или голуби, подходили к балкону с киями в руках, махали ими и кричали ей«Ole!».

На первом этаже жили трое китайцев, ну и, конечно,вездесущие чикано[83], на третьем — японский джентльмен и шестьмолодых людей из Мехико-Сити, у которых был один белый, как мороженое, костюмна всех, и они по очереди щеголяли в нем раз в неделю по вечерам Там же жилинесколько португальцев, ночной сторож с Гаити, два торговца с Филиппин и ещенесколько чикано. На последнем этаже жила миссис Гутиеррес — обладательницаединственного в доме телефона.