Олег вывел своего жеребца без спешки, седлал неторопливо,мешки сложил на запасных коней. Чачар уже извертелась на гнедой лошадке, когдаОлег так же угрюмо набросил сбрую на коня Томаса, затянул подпруги. Проверилкрюки на седле, словно чуял, когда, в какой момент рыцарь вырвется из цепкихрук прекрасной хозяйки замка.

Чачар потемнела как туча, насупилась, в больших испуганныхглазах блестели слезы. Олег вскочил в седло, и в это время двери замкараспахнулись как от удара тараном. Томас почти скатился по каменным ступенькам,словно за ним гнались призраки.

На последней ступеньке он резко опустил забрало, тяжеловзгромоздился в седло, первым понесся к воротам — молча. Олег пустил коняследом, за рыцарем тянулся невидимый шлейф женских духов. Он покосился наЧачар: ее нижняя губа была закушена, а запруда слез уже прорвалась, на щекахблестели мокрые дорожки. Если он уловил запах, то она, женщина до кончиковногтей, могла различить в этом аромате любые оттенки...

Ворота замка распахнулись, конские копыта прогрохотали подощатому настилу моста. Дорога повела от замка прямо на запад, но Олегостановил маленький отряд, указал на отпечатки копыт:

— Направился к востоку. Впрочем, так и должно быть!

Он повернул коня, Томас и Чачар послушно поехали следом.Томас, явно избегая соседства зареванной Чачар, торопливо догнал Олега, сказалобвиняюще, все еще не поднимая забрала:

— Святой калика, ты же знал!

— Что?

— Что надо леди Ровеге! Мог бы помочь другу... э...избежать тягостного разговора.

— Чтобы распяла меня на воротах? Я не рыцарьблагородного происхождения, а простой паломник, что ищет своей дороги кбогам... Впрочем, в этих краях и рыцарей распинают. Или бросают в каменоломни.

— Сэр калика... Я не выношу обижать женщин! Мы, рыцари,созданы Богом для защиты слабых, а женщины — самые слабые и нежные создания насвете. Но мне пришлось гнусно обидеть леди Ровегу! Я признался, что уже обрученс леди Крижиной, самой прекрасной женщиной на всем белом свете.

Олег посочувствовал:

— Сарацины нашли выход. По их закону можно иметь четырежены. Впрочем, у нас это правило испокон веков. Славянин мог брать столько жен,сколько прокормит и оденет. Ряды сторонников ислама растут не зря такстремительно, рыцарь!

К ним подъехала Чачар, не могла долго жить вне обществамужчин, спросила все еще с обидой в голосе, но с явным интересом:

— А верно, что в других странах двое или даже большемужчин могут брать одну жену? Говорят, так поступают друзья, братья, приятели —чтобы не разлучаться, расползаясь по семейным норам...

Кони неслись галопом, ветер трепал гривы. Томас пропустилмимо ушей сдержанный ответ калики, сказал внезапно перехваченным голосом:

— Сэр калика, ты зря стараешься повеселить мое сердце.Оно горит как в огне. Как мог так поступить благородный сэр Горвель? Он простоукрал, он бросил все: замок, обширные владения, прекрасную жену, верныхвассалов! А что скажет король? Другие рыцари?

— Это все их мощь, сэр Томас. Даже у королей нет такойвласти. Правда, сперва прекословил, но долго ли? Бросил нажитое, ушел в ночькак вор. Тайное дело выше всего.

— Тайное дело... Дело Тайных?

— Дело цивилизации.

Томас на скаку всматривался в нахмуренное лицо калики, тотвыхватывал взглядом примятые травинки, вдавленные камешки, неясные следыподков. Чачар напряженно вслушивалась, но молчала. Конь под нею стлался легко,размашисто.

— Семеро Тайных... за цивилизацию?

— Да, сэр Томас.

Томас долго молчал, переваривал, молча сопел, пробовалвсматриваться в отпечатки копыт, наконец взорвался:

— Дьявол тебя побери, сэр калика! Если они зацивилизацию, то ты... мы за что?

— За культуру, — ответил Олег.

Похититель в спешке не скрывал следы, и Олег нахлестывалусталого коня, стремясь настичь до наступления ночи. Томас пробовалпереброситься парой слов с Чачар, она смотрела на него злыми обиженнымиглазами, судьбы

цивилизаций ее почему-то тревожили мало. Томас снова догналОлега, спросил настойчиво:

— Разве цивилизация и культура... не тоже самое?

— Не одно и то же, сэр Томас. Не одно!

Томас долго скакал молчаливый, насупленный. Когда заговорил,в глазах стояло откровенное страдание:

— Когда лезли на стены Иерусалима, обагряя их своейкровью... и кровью врагов, как было просто! А сейчас? Я всегда думал, чтоцивилизация стоит на стороне добра. Я себя считал цивилизатором!

— Сэр Томас, цивилизация — это топор. Им можно срубитьдерево, нарубить сухих веток для костра, можно зарубить человека. Чем цивилизациявыше, тем топор острее.

— А культура?

— Культура — это невидимые пальцы, что хватают тебя заруку, когда ты замахиваешься на человека. Это нравственный закон, который живетвнутри тебя.

Ночь опускалась быстро, тени от деревьев уже стали чернымикак угли. Олег направил коня к зарослям кустарника, предполагая, что тампрячется небольшой ключ. Следы коня Горвеля были совсем свежими, не наступиночь — догнали бы. Впрочем, Горвель ночью тоже не сдвинется с места, здесьмного норок хомяков, конь сломает ноги.

Томас распряг коней, подвесил к мордам мешки с овсом,стреножил. Олег разжигал крохотный костер, тщательно укрывая пламя за пышнымикустами, принес ломти хлеба и мяса.

Томас спросил с неловкостью:

— Сэр калика... А как же Христос? Он за нашу западнуюцивилизацию?

Олег с неловкостью опустил взгляд, смущали чистые, честныеглаза молодого рыцаря:

— За культуру, сэр Томас. За культуру! Сатана гораздоцивилизованнее, разве не видно? Знает больше Христа, умеет больше, чудесатворит направо и налево. Свободен, смел, широк взглядами, не скован никакимизаконами. Ни внешними, ни внутренними. Простоватый и вроде бы не очень умный,Христос перед этим напористым парнем совсем растяпа!.. Но он добр, он готов отдатьжизни за нас, грязных и невежественных!.. И отдает, хотя люди не стоят и егомизинца. Но — странное дело! — люди, устыдившись , начинают карабкаться ксвету, к добру. Жертва Христа была не напрасна, вот этого умнейший Сатана досих пор не может понять... И недоумевает, почему он, гениальный и смелый,терпит поражение за поражением!

Долго ужинали молча, за их спинами в темноте пофыркиваликони. Чачар спросила тихонько:

— А почему он терпит поражения? Если он умнее, смелее?

Олег чуть усмехнулся, красные блики играли на его лице:

— Одного ума мало. Как и отваги. Человеку мало.