Он оглянулся на калику, тот кивнул с угрюмым видом,подтверждая страшную догадку. Веки срезали, чтобы жертва не закрыла глаза,чтобы истязаемый видел адские муки своих товарищей. Кожа на их лицах быласодрана, выпукло на сыром красном мясе выступали зеленоватые жилы, тугие желваки,а сквозь раны в щеке белели зубы. Тучи мух облепляли тела, жадно сосали кровь исукровицу. У всех троих были вырезаны срамные уды, одному их заткнули в рот. Удвоих распороли животы, натолкали камней и комьев земли. Сизые внутренностилежали на траве.

Внезапно Томасу почудился стон. Он дернулся, подпрыгнул, встрахе оглянулся на Олега. Тот кивнул снова:

— Крайний жив... Ему выкололи глаза, выбили зубы,пробили уши, перерезали сухожилия на руках и ногах, но жизнь оставили.

— Как он может еще жить? — прошептал Томас всуеверном ужасе. — Как может это... такое жить?

— Человек очень вынослив, на беду. Или на счастье.

Томас, еще не веря, спрятал меч в ножны, выхватил с поясамизерикордию: «кинжал милосердия» — тонкий нож с узким длинным лезвием, которымдобивали раненых рыцарей через прорезь забрала. Отворачивая лицо от жалости иотвращения, вонзил лезвие в пустую глазницу, распугав мух, тело дернулось,издало страшный крик, в раскрытом рту затрепетал залитый кровью обрезок языка.

Едва не плача, бледный, со вставшими дыбом волосами, онбыстро вонзил узкое лезвие в головы двух оставшихся, причем не смог ударить вуцелевшие глаза, всадил мизерикордию в висок. Всякий раз тела чуть содрогались,лишь затем к ним нисходило освобождение от мук.

Олег смотрел пристально, его обычно зеленые, как молодаятрава, глаза были темными как ночь:

— Ну?.. Легче убивать через узкую щель забрала? Когдане видишь, кого убиваешь?

Томас как в забытьи взобрался на коня, ответил сиплым отстрадания голосом:

— Понимаю, сэр калика... Потому наша святейшая церковьи пытается запретить на войне пользоваться луком, особенно арбалетом. Дваждыобъявляла эдиктом, что арбалет — изобретение дьявола. Ведь из арбалета можноубивать, вообще не глядя противнику в глаза!

— Арбалет — это прогресс! Церковь права: если нельзявоспрепятствовать убийствам вовсе, то надо хотя бы сделать убийства деломтрудным. Обязательно глядя друг другу в глаза...

Он умолк, привстал на стременах, зорко оглядываяокрестности. Томас молчал, старался не оглядываться на изуродованные тела.Калика приложил ладонь козырьком ко лбу, зеленые глаза поблескивали в тенистранными искорками. Томас косился, чувствуя тревожное напряжение. Калика малочем напоминал того изнуренного постами и самоистязаниями отшельника, которогодогнал и защитил от свирепых псов. И совсем не напоминал покорного раба, какимбыл в каменоломне... В то же время вроде бы ничего не изменилось, тольконарастил жилистого мяса — так же немногословен, словно живет и в этом и вдругом мире, даже отвечает невпопад. Но, ведомый чувством дружбы, взял в своируки поиск чаши, украденной Горвелем, хотя что, кроме неприятностей, приноситему лично? Или калика на их далекой Руси нечто вроде странствующего рыцаря?Увидел кого-то в беде — помоги?

Олег тронул коня, молча поехал в сторону далеких зеленыххолмов. Томас оглянулся на распростертые тела:

— Предать бы земле... Заупокойную? Я знаю несколькослов по-латыни... Лаудетур Езус Кристос...

— Аминь, — закончил Олег. — Забываешь, чтовера твоего Христа еще не подмяла под свой зад весь мир! Эти люди могут бытьогнепоклонниками.

Над головами уже веяло ветерком от огромных крыльев исмрадом — появились орлы-могильники. Целая стая кружила, ждала ухода людей.Чачар вздрагивала, наконец услала коня далеко вперед, там пугливо поджидаламужчин.

Томас связал захваченных лошадей одной веревкой, еще разраспределил груз. Чачар теперь в страхе всматривалась в любой колыхнувшийсякуст и вслушивалась в разные звуки, без которых не живет степь. Издали донессязаунывный крик шакала, с другой стороны долины ответил тоскливый вопль, полныйразочарования и бессильной злости.

Олег прислушался, буркнул:

— Дурачье... Какие копьеносцы?

— Что-что? — не понял Томас.

— Спрашивает, не встречал ли двух франков, которыеубили четверых копьеносцев. Другой дурень ответил, что не видел даже следов.

Томас посмотрел на калику с плохо скрытым страхом:

— Что значит святость... Пещерная ученость, хотелсказать! Встречал монаха, который ругался на двенадцати языках, а теперь вот...гм... человека, что понимает шакалье...

— Какие шакалы? Это разбойники перекликаются.

У калики был такой будничный вид, что Томас переспросилошарашенно:

— Раз...бойники?

— Они, родимые! Нас ищут.

Чачар смотрела на мужчин с надеждой, и Томас гордо расправилплечи, надменно похлопал по рукояти меча:

— Кто ищет, пусть найдет.

Воздух накалился, струился как песок. Томас сидел на коне всвоих едва не плавящихся доспехах, наконец, глядя на полуголого калику, содралих с себя, но большого облегчения не получил. Особенно страдали от зноя кони, иТомас, знакомый с бытом местных кочевых племен, предложил:

— Можно ехать ночами! Дорога ровная, мы не в лесу, не вгорах. Едь хоть с закрытыми глазами — о дерево морду не расшибешь. Ночи яркие,полнолуние, а луна здесь огромная — на полнеба! Я раньше думал, что одна луна издесь, и над Британией, но теперь своими глазами увидел, что вовсе нет. Здесьдаже звезды крупнее и ярче!

Олег не спорил, а Чачар даже завизжала от восторга. Онастрадала не только от жары: как и все обливаясь потом, обнюхивалась брезгливо,стремглав неслась к любому ручью, обгоняя мужчин, стирала и перестирывалаодежку, подвязывала к поясу пучки травы, что должны были отбивать или хотя быпоглощать дурные запахи распаренного тела.

Олег усмехнулся, смолчал. Среди ночи он загасил костер,безжалостно разбудил обоих:

— Вы сами этого хотели!

Поднялись, проклиная бесчувственного паломника, кое-какоседлали коней и отправились по ночному холоду. Над головами выгибался огромныйтемный купол с густыми россыпями звезд.

Крупная луна светила как фонарь из промасленной бумаги. Наземле различался самый крохотный камешек, любая малая травинка. Томас судивлением увидел, что не они додумались первыми: по степи шмыгали ящерицы,важно бродили и щипали траву черепахи, дорогу пересекла колонна крупных черныхмуравьев: пользуясь прохладой, бережно переносили нежные молочно-белые куколки— завернутых в тончайший шелк своих детей, ибо знойное солнце явно сожгло бы ихбеззащитные тельца.

Томас даже остановился, пропуская колонну, и Олег смотрел нарыцаря с удивлением, словно увидел заново: в блестящих доспехах Томас был похожна огромного муравья, как сами муравьи казались крохотными рыцарями.