Я засмеялся. Звук получился резким, и один из парней,возившихся с фургоном, удивленно посмотрел на меня. А потом что-то сказалсвоему напарнику. Смех действительно был глупым, но он был лучше, чем если бы яне издал никакого звука. Конечно, это был световой эффект, и ничего больше. Впервый раз я видел машину на закате солнца, а во второй — в темном гаражеЛебэя. Теперь ее освещали яркие лампы дневного света, подвешенные под потолком.Три различных источника света, два из которых порождали оптическую иллюзию.

Все же я хотел заглянуть под капот. Больше чем когда-либо.

Я подошел к дверце водителя и подергал за ручку. Она неподдалась. Дверца была заперта. И не только эта: все четыре кнопки на дверцахбыли опущены. Эрни вряд ли оставил бы машину открытой, чтобы кто-нибудьзабрался внутрь и изгадил все вокруг. Может, Бадди Реппертон ушел, но родползучих вредителей не исчисляется единицами. Я снова рассмеялся — старыйглупый Дэннис, — и на этот раз рассмеялся еще более резко и хрипло. Я начиналчувствовать в себе некое раздвоение личности, как на следующее утро после слишкомупорных экспериментов с куревом.

Запереть двери «фурии» было делом вполне естественным. Воттолько если бы, обходя машину в первый раз, я не заметил, что кнопки на дверяхбыли подняты, Я медленно попятился, не сводя глаз с машины. Она стояла напрежнем месте, с виду просто ржавая развалина. У меня не было ни одной мысли —в этом я чертовски уверен, — кроме той, что мне хотелось попасть внутрь иоткрыть капот. И чтобы помешать мне, она сама закрыла двери?

В этой мысли было немало юмора. Настолько, что ярасхохотался (теперь уже несколько человек глазели на меня).

Чья-то большая рука легла на мое плечо и повернула меня насто восемьдесят градусов. Передо мной стоял Уилл Дарнелл. Изо рта у неготорчала потухшая сигара. Ее обслюнявленный кончик напоминал головку члена. Наносу торчали небольшие очки с полукруглыми стеклами, глаза сквозь них смотрелихолодно и задумчиво.

— Что ты здесь делаешь, детка? — спросил он. — Это не твоясобственность.

Парни с фургоном алчно глядели на нас. Один из них толкнул другоголоктем и что-то шепнул.

— Она принадлежит моему другу, — сказал я. — Я пригнал еевместе с ним. Может быть, вы помните меня. У меня на носу был большой резиновыйшар, и вы…

— Я не желаю копаться ни в чьем дерьме, даже если тыприкатил ее сюда на скейтборде, — сказал он. — Это не твоя собственность.Припрячь свои шутки и исчезни. Испарись.

Мой отец был прав — он был негодяем. И я бы с превеликимудовольствием испарился; у меня на примете были сотни мест, куда бы я срадостью отправился в этот предпоследний день летних каникул. Но мне мешаламашина. Множество мелочей, объединившихся в большой зуд, который нельзя было нерасчесывать. «Будь его глазами», — говорил мой отец, и его слова звучалинеплохо. Проблема была в том, что я не мог верить собственным глазам.

— Меня зовут Дэннис Гилдер, — сказал я. — Мой отец вел вашикниги, да?

Он долго смотрел на меня безо всякого выражения в холодныхсвиных глазах, и у меня внезапно появилась уверенность, что он сейчас попроситменя убраться куда подальше вместе с моим отцом и не отрывать от работы занятыхлюдей, каждому из которых нужно починить машину и кормить семью. И так далее…

Затем он улыбнулся, но улыбка ничуть не тронула его глаза.

— Ты мальчик Кенни Гилдера?

— Да, я.

Он похлопал по капоту «плимута» своей белой жирной рукой —на ней были два перстня с блестящими камнями, один из которых выглядел какнастоящий бриллиант. Хотя я в них ничего не понимаю.

— Полагаю тогда, ты достаточно прям. Если ты ребенок Кенни.

Двое парней рядом с нами вернулись к работе над фургоном,очевидно, решив, что ничего интересного не произойдет.

— Зайди в мой офис, там мы поговорим, — сказал он и пошел квыходу.

По пути он то и дело останавливался. Одному парню он громкоприказал надеть шланг на выхлопную трубу машины, пока не вышвырнул его изгаража; накричал на другого за то, что разбросал банки с «его дерьмовойпепси-колой»; третьему велел убрать инструменты с прохода: «Оглох, что ли?»Уилл Дарнелл явно не имел понятия о том, что моя мама всегда называла —нормальным человеческим голосом.

Немного поколебавшись, я пошел за ним. Поистине любопытствосгубило кошку.

* * *

Его офис полностью соответствовал гаражу. На стене виселкалендарь с обнаженной белокурой богиней, прислонившейся к ограде какой-тозагородной виллы. Рядом развешаны нечитабельные проспекты дюжины компаний,продающих автозапчасти. На другой стене висела фотография самого УиллаДарнелла, в кожаной куртке восседавшего на миниатюрном мотоцикле, которыйгрозил развалиться под его массивной тушей. В помещении стоял запах неубранныхокурков и пота. Сейчас Дарнелл сидел в вертящемся кресле с подлокотниками. Заего спиной пыхтела маленькая подушечка. Звуки были усталыми, но безропотными.Он достал спичку из пустой головы керамического негритенка и, чиркнув о полоскунаждачной бумаги, окаймлявшей края его стола, разжег обслюнявленный кончиксигары.

— Хочешь пепси, детка?

— Нет, спасибо, — сказал я и сел в кресло с прямой спинкой,стоявшее напротив него.

Он посмотрел на меня — снова тот же холодный оценивающийвзгляд — и кивнул.

— Как папа, Дэннис? Мотор не барахлит?

— У него все в порядке. Когда я ему сказал, что Эрнипоставил машину сюда, он сразу вспомнил вас. Он сказал, что сейчас с цифрамизанимается Билл Апшо.

— Да. Хороший человек. Хороший человек. Не такой хороший,как твой папа, но хороший.

Я кивнул. Наступило молчание, и я почувствовал себя неловко.Уилл Дарнелл, казалось, неловкости не испытывал, казалось, он вообще ничего неиспытывал. У него был все тот же холодный оценивающий взгляд.

— Твой дружок прислал тебя разузнать, ушел ли Реппертон насамом деле? — спросил он так неожиданно, что я подскочил в кресле.

— Нет, — проговорил я. — Вовсе нет.

— Ну скажи ему, что он ушел. — продолжил Дарнелл,проигнорировав мои слова. — Маленькая хитрая задница. Когда они ставят сюдамашины, я так говорю: ведите себя прилично или убирайтесь вон. Он работал уменя то тут, то там понемногу и, наверно, стал думать, что получил золотойключик от своих бабок. Маленький хитрожопый панк.

Он тяжело закашлялся и долго не мог остановиться. Кашель былболезненным. У меня появилось какое-то клаустрофобическое чувство, хотя вкомнате было окно, выходившее на гараж.