И вот… еще одна дьявольская неделя на тренировочном поле.Еще одну неделю тренер орал: «Бей по мячу!» Однажды мы потели под солнцембольше четырех часов, и, когда Ленни высказал мнение, что неплохо бы оставитьнемного времени на домашнюю работу, Пуффер — клянусь! — готов был привязать егок футбольной дыне. Мне кажется, что человеческий характер больше проявляется впоражениях, чем в победах. Пуффер, который за всю свою тренерскую карьеру ниразу не имел счета 0:2, реагировал на них с бессмысленной, бестолковой яростьюбенгальского тигра, запертого в клетке и терзаемого маленькими детьми.

В следующую пятницу, двадцать второго сентября, мы ушли споля, даже не доиграв матча. Не помню, чтобы кто-нибудь из игроков возражалпротив этого: нам было все равно. В тот же вечер тренер Пуффер повел нас надвухчасовой спортивный фильм, в котором были засняты наши встречи с «Тиграми» и«Медведями». Мы смотрели со стороны на наш позор и унижение, но не загоралисьжаждой мести, а приходили во все большее уныние.

В ночь перед нашей третьей игрой на своем поле мне приснилсянеобычный сон. Он не был ночным кошмаром вроде того, после которого я с крикомпроснулся и перебудил весь дом, но он был… каким-то неприятным. Мы играли с«Драконами Филадельфии», и дул сильный ветер. Крики болельщиков, гвалт вокругполя, металлический голос Чабби Маккарти, объявлявшего через громкоговорительзабитые мячи и распоряжения судьи, даже удары игроков друг о друга, — все эти звукиотдавались эхом и подхватывались ровным, неутихающим ветром.

Лица на трибунах казались желтыми и раскрашенными, каккитайские маски. Девочки из нашей школы пританцовывали и дергались, какзаводные куклы. Небо было затянуто серыми, быстро плывущими облаками. ТренерПуффер во все горло орал на игроков, но никто не слышал его. «Драконы» убегалиот нас. Мяч все время находился у них. Ленни Бэйронг то и дело корчился, как отболи; углы его рта были опущены вниз, как у трагической маски.

Меня сбили с ног, и я покатился по земле. Очутившись запределами игровой площадки, я лежал и старался перевести дыхание. Потом яподнял глаза и в проходе между трибунами, за чьими-то головами увидел Кристину.Она опять сияла новизной, как будто всего час назад съехала с демонстрационногостенда.

Эрни, скрестив ноги, как Будда, сидел на ее крыше и безвсякого выражения смотрел на меня. Его губы шевелились, но слов нельзя былоразобрать из-за ветра. Мне показалось, что он говорил:

«Не волнуйся, Дэннис. Мы позаботимся обо всем. Так что неволнуйся. Все в порядке».

Позаботимся о чем? Эта мысль не давала мне покоя, пока ялежал на игровом поле (которое мой сон почему-то превратил в каменистую луннуюповерхность), стараясь перевести дыхание и превозмогая режущую боль в паху.Позаботимся о чем?

О чем?

Безмолвие. Только ослепительно сияющие передние фарыКристины и Эрни, застывший на холодном ветру.

* * *

На следующий день мы снова сражались за старую добруюсреднюю школу Либертивилла. Игра была не так безнадежна, как в моем сне, — в тусубботу никто не получил травму, и к середине третьего периода у нас даже былинеплохие шансы на победу, но в конце матча полузащитник Филадельфии провел парусчастливых мячей (как все начинается, так и кончается), и мы снова потерпелипоражение.

После игры тренер Пуффер просто сидел на лавке. Он несмотрел ни на кого из нас. Впереди еще оставалось одиннадцать игр на нашемполе, но он был уже полностью разбитым человеком.

Я уверен, что был первый вторник после нашей неудачи с«Драконами Филадельфии», когда дела снова пришли в движение. Должно быть, этослучилось двадцать шестого сентября.

У нас с Эрни было три совместных урока, один из которыхотносился к истории Америки. Первые девять недель ее преподавал мистер Томпсон,заведовавший всем курсом. Тему своих занятий он назвал «Двести Лет Шума иГама». Эрни переименовал ее в «Уроки Чуинггама», потому что сразу после нихначинался ленч, и, предвкушая его, мы все разминались жевательной резинкой.

После «Чуинггама» в тот день к Эрни подошла одна девочка испросила, есть ли у него задание по английскому. У него оно было. Он аккуратновынул его из тетради, и, пока он это делал, девочка внимательно смотрела нанего своими темно-синими глазами, ни разу не оторвав их от его лица. Еетемно-белокурые, цвета свежего меда волосы были зачесаны назад и скрепленышироким голубым обручем, который очень шел к ее глазам. Глядя на нее, япочувствовал, как у меня что-то радостно екнуло в животе. Эрни смотрел на нее,пока она переписывала задание.

Конечно, я не в первый раз видел Ли Кэйбот; три недели назадона переехала в Либертивилл из Массачусетса и успела со многими познакомиться.Кто-то мне говорил, что ее отец работал в фирме «ЗМ», производящей шотландскоевиски.

Приметил я ее тоже не в первый раз, потому что, говоря безлишних сложностей, Ли Кэйбот была очень красива. В книгах, я давно обратилвнимание на это, писатели всегда изображают своих героинь с какими-нибудь пустьнебольшими, но недостатками; может быть, они думают, что настоящая красотаявляется стереотипом, или им кажется, что тот или иной маленький порок делаетледи более реалистичной. Дескать, она была бы красавицей, если бы не слишкомвыступающая нижняя губа, или не слишком острый нос, или, допустим,плоскогрудие. Что-нибудь такое всегда есть.

Но Ли Кэйбот была просто прекрасна без оговорок. У нее быличудесная гладкая кожа естественного цвета, великолепная фигура, упругая ивысокая грудь, тонкая талия, красивые бедра и отличные ноги. Она былаочаровательна и женственна — без всяких слишком выступающих нижних губ илислишком острых носов.

Несколько ребят пробовали к ней подступиться, новозвратились ни с чем. Почему-то все решили, что у нее была связь с каким-топарнем в Массачусетсе и что она вовремя уехала оттуда. На двух из трех общих сЭрни уроках я видел и Ли; я только ждал подходящего случая, чтобы сделать своисобственные шаги.

Теперь, безучастно наблюдая за тем, как Эрни доставалдомашнее задание, а она его аккуратно переписывала, я подумывал, не поздно лимне пытаться использовать свой шанс. Затем я усмехнулся про себя. ЭрниКаннингейм, Пицца с Ушами, и Ли Кэйбот Это было просто смехотворно. Это было…

Затем я перестал усмехаться про себя. В третий — оставшийсяу меня в памяти раз — я заметил, что Эрни с ошеломляющей быстротой избавлялсяот забот, которые ему раньше доставляла его кожа. Нарывы исчезли. Кое-где отних остались маленькие точечные шрамы, но сейчас у этого парня было почтичистое, сильное лицо — одно из тех, для которых шрамы не имеют большогозначения.

Ли и Эрни исподтишка изучали друг друга, а я исподтишкаизучал Эрни, не понимая, когда именно и каким образом произошло это чудо. Изокон падал яркий солнечный свет, отчетливо выделявший черты его лица. Онвыглядел… старше. Как если бы вывел многочисленные нарывы и язвочки, не толькорегулярно умываясь и втирая специальные кремы, но и каким-то удивительнымспособом переведя стрелки часов на три года вперед. Он изменил прическу — онастала короче — и сбрил пух над верхней губой, который у него начал расти месяцеввосемь назад.