— Юрист мне нужен. Как у вас с этим?

— Я передам майору.

— И еще мой телефон.

— Телефоны тут запрещены.

Минут через пятнадцать в палату вошли уже трое, в белых халатах, — двое мужчин начальственного вида и та же медсестра.

— Соколов, как вы себя чувствуете?

— Отвратительно.

— Что болит?

— Ничего. Я просил юриста. Кто из вас юрист?

— Я начальник отделения. А это лечащий врач. Вы под арестом.

— Какого лешего! Я депутат!

— Возможно. Но вы убили человека. Нам передали только это.

— Убил? Слава богу. Как вы меня обрадовали! А то я сомневался. Вы уже сообщили обо мне в Законодательное собрание города? Повторяю вам, я — питерский депутат.

— Нет. У нас другая работа.

— Тогда посадить в изолятор надо вас, вы уже нарушили закон — неприкосновенность народного депутата!

— Спокойнее, пожалуйста, Соколов. Судя по бумагам, там стоит подпись полковника Смольникова. Если бы вы не были депутатом, то начальник полиции города вряд ли стал вами заниматься.

— Опять Смольников… Послушайте, я думаю, лично вы ни в чем не виноваты. Вам меня принесли — и вы лечите. За это спасибо. Извините за резкость. Все у меня теперь, кажется, работает, кроме руки. Но мне нужен, прежде всего, мой телефон. Если вы лично соблюдаете законы нашей страны, то, пожалуйста, организуйте это. А ваш Смольников скоро окажется на моем месте, за такими же решетками.

Телефон мне принесли только через день. Но до этого приходил прикрепленный ко мне юрист, недавний студент, очень «зеленый». Он впервые встретился с народным депутатом в тюремной больнице, поэтому ничего толкового сказать или сделать не мог, и ушел разбираться и читать законы. Еще приходил вчерашний майор в белом халате, и мы с ним на этот раз мирно и приятно побеседовали.

Об освобождении меня из этой «тюряги» распоряжения ему не поступало, поэтому я этот вопрос даже не поднимал, да я уже не очень и торопился. Все равно, будет полезнее с моими зашитыми ранами, пластиной с винтами, да под гипсом на четверть груди, еще где-нибудь неделю поваляться под присмотром, а тут мне даже нравилось. Ходил я в назначенное время в столовую, ни о чем плохом не думал, общался с больными зеками — они тут казались обычными людьми, тихими и вежливыми, все одинаково напуганные своими болезнями и болями. И вообще эти дни меня не покидало радостное чувство, как от выполненного трудного, но очень полезного дела. На волю я даже не торопился, представляя, как придется одному, и без руки, хозяйничать в пустой квартире.

Когда мне вернули мой телефон, я был уже полностью уверен в своей правоте и в том, что закон будет на моей стороне. Со мной случилось то, что зовется необходимой обороной, и это было мое полное конституционное право. Я не стрелял первым, хотя очень этого хотел и так бы, наверное, поступил в других обстоятельствах. Я только защищался от выстрелов, от которых две пули из четырех перебили мне плечо и бросили на доски. Поэтому я даже не стал названивать знакомым адвокатам и просить их о помощи. На суде я был готов защищать себя сам, безо всякой юридической помощи. Я даже не позвонил в секретариат Заксобрания. Пусть узнают обо всем как-нибудь сами, заодно и поймем, как в нашем городе закон защищает депутатов. Наши «комиссары» действительно пришли первыми, через несколько дней, когда по состоянию здоровья мне разрешили свидания. Но их впустили ко мне тоже по спецпропускам, как и положено для зоны лишения свободы.

Это были двое знакомых мне в лицо депутатов из нашей комиссии. Забавно было наблюдать, как они с опаской на все вокруг поглядывали — в нашей больничной, но самой настоящей «зоне», — а разговаривали тихо и осторожно. Принесли они апельсины и персики, передавали привет от депутатов комиссии, но о моих выстрелах говорили как-то неопределенно, и без своей оценки. Я понял, что в комиссии мнения разделились, или у них еще не было информации, или, скорее всего, уже была, но слишком однобокая, из кабинета Смольникова. Вероятно, меня представили, как превысившего полномочия, которых у меня, на самом деле, и не было. Я не имел право участвовать в подобных оперативных действиях. И револьвер был мною получен только для самообороны, а я погнался за тем человеком, выследил и застрелил его. Тем более, на этого убитого мной человека не было заведено уголовного дела, он не был в розыске, даже не значился еще подозреваемым. Кроме того, он был иностранным гражданином, и теперь наверняка начнется трудное разбирательство с их посольством. Поэтому, поскольку народный депутат — то есть, я — был задержан на месте преступления с оружием в руках, а причина и виновник смерти иностранного гражданина несомненны, то арест на месте преступления вполне правомерен по тому же закону о депутатской неприкосновенности. ЧОП, который выдал мне револьвер, заключив со мной трудовое соглашение, сразу его расторгнул, сославшись на пункт в договоре о ненадлежащем обращении с оружием, а револьвер потребовал немедленно вернуть после окончания следствия.

В общем, от визита своих коллег я ожидал большей поддержки. Хотя я понимал, что только мы, работники следственной группы Кашина, знали, что это был второй серийный убийца, худший даже, чем первый «лотерейщик»: тот был лишь исполнитель, а этот — несомненный организатор всех убийств. Но нашим депутатам он подавался подчиненными Смольникова чуть ли, не как турист иностранец, случайно подвернувшимся на моем пути.

Тем не менее, все необходимые обращения к прокурору города были уже направлены, и ожидалось, по крайней мере, освобождение меня из-под ареста в тюремной больнице, и в самые ближайшие дни. После этого на общем депутатском собрании будет решаться вопрос о лишении меня неприкосновенности, выдача разрешения прокуратуре для возбуждения уголовного дела и избрания меры пресечения. Мне «вырисовывалось», по меньшей мере, полгода в следственном изоляторе — в лучшем случае, в тех же «Новых крестах», куда мы недавно ездили с Седовым. А если питерский суд под давлением начальника полиции города Смольникова, все-таки признает меня виновным, то еще долгие месяцы апелляций в вышестоящие суды, вплоть до Конституционного. Я все равно выйду на свободу и буду оправдан, но очень нескоро. Все решало, насколько Смольников сумел уже коррумпировать судебную систему в Питере.

В общем, слишком рано я радовался окончанию этого дела. Похоже, оно для меня только начиналось. Теперь вместо радости в груди у меня стала нарастать злость. Поэтому первый звонок, который я сделал по возвращенному мне телефону, был полковнику Смольникову.

— Это депутат Соколов.