— Тимур, езжай домой.

Надоел этот цирк! Поворачиваюсь и быстро иду к подъезду. В глубине души я, разумеется, не хочу, чтобы он уезжал. Ну потому что я влюбленная идиотка, кто же еще. И он не следует к своей машине, а следует за мной. Я показательно вздыхаю у лифта, чувствуя, как Тим встал позади. Мы вместе заходим в кабину, и там я ему для вида высказываю свои недовольства. Этот гад улыбается! Практически незаметно, краешком губ, но я-то вижу. Совсем я, что ли, неубедительна?

— А Катя ревновать не будет? — спрашиваю у него, достав ключи из кармана.

Мы стоим у двери в квартиру, смотрит друг на друга. Долго. Я первая обрываю этот взрывоопасный зрительный контакт, ведь выдержать такой жаркий взгляд серых, дорогих сердцу глаз едва ли возможно. Я больше не сопротивляюсь, захожу домой, впускаю его.

— Элл, давай поговорим, — предлагает Тимур в прихожей.

Сердце, как ненормальное, ухает в грудной клетке. Я замираю, лишь наполовину сняв легкую куртку.

— О чем?

Неужели?..

— О том, что было.

Расслабляюсь. Но внутри все щемит от душевной боли. Тим протягивает руки, чтобы помочь с курткой, а я отшатываюсь и избавляюсь от нее все-таки сама.

— О том, что было, говорить не хочу. — Режим злой стервы опять врубился. — Можешь уйти, пожалуйста?

В пятницу я точно не думала о его невесте. Я знала, на что иду. Но это был только секс, ничего больше. Между нами ничего быть не может, потому что Тим вот-вот жениться на другой. Одно дело — притворяться Скарлетт и отдаваться любимому мужчине, да хоть и один раз, а другое — позволить ему снова войти в свою жизнь. В качестве кого он видит меня теперь? В качестве любовницы? Нет уж, спасибо. Я вдруг чувствую себя такой оскорбленной. Тимур не принимает звонки от Кати, врывается в гости без приглашения. О чем я только думала, когда не противилась ему, когда заигрывала? Трезвая Элла так бы никогда не поступила.

— Элла…

— Уходи, — говорю строже и жестче.

Я не позволю ему воспользоваться своим состоянием. Нужно собрать все пазлы воедино, а мозг отказывается.

— Элл, я приехал, чтобы мы, как взрослые люди...

Понимаю, что действую стихийно, и все-таки бросаюсь к двери, распахиваю настежь и киваю головой на выход:

— Спасибо, что помог. Пока.

Я сама свой голос не узнаю. Острый, как охотничий нож. Однако Тимур не то что не повинуется, он, напротив, скидывает пиджак, вешает на крючок. Подходит так близко, насколько возможно, кладет свою ладонь поверх моей — на ручку двери. Меня как током бьет. Я отталкиваю его, а тот закрывает дверь изнутри.

— Юсупов, ты че, обалдел? — уже не в силах сдерживаться. — Уезжай, я сказала!

Его как подменили. Тим, наглый и нахальный, улыбается якобы добродушно, засучивает рукава и направляется в ванную. Я устраиваю сцену и грубо его посылаю. Потом стою красная, как рак, под его изумленным взглядом. На губах у Тима пляшет улыбка, и это взбешивает еще сильнее. Беззастенчиво он хозяйничает в моем доме, а каждый раз, когда пытается завязать разговор, я громко перебиваю его. Слышать ничего не хочу.

— Ладно, — примирительно басит он на пороге спальни, — не хочешь разговаривать, значит…

На что это он своими пошлыми интонациями намекает?! Меня бросает в дрожь от воспоминаний: здесь же кровать, на которой мы… чего только ни делали. Та самая кровать, да и вообще — мебель я в квартире не меняла, а мы здесь все перепробовали на прочность. Я стою у встроенного в стену шкафа. Собиралась выбрать, во что переодеться. Тимур странно исследует мое полностью одетое тело. Вроде как с каким-то сексуальным подтекстом, а вроде и словно хочет что-то там разглядеть. Не татуировки, ли? Вздергивает бровью:

— Ну что стоишь, раздевайся.

Я глаза выпучиваю.

— Ты реально придурок? Ты что себе позволяешь?

Тим дает заднюю, поднимает руки в извиняющемся жесте.

— Да пошутил я. — Ага, пошутил. — Я спросить хотел… чай будешь пить?

— Нет, — отрезаю.

Кивает головой пару раз, выпячивает нижнюю губу, задумавшись. И на ноги мои смотрит, так аккурат пытается под юбку мне заглянуть. Не знаю я будто о твоих намерениях! Ой, Господи, гребаные татуировки… Надо было что-то другое придумать. Выдворяю Тимура из спальни, надежно прячу в шкафу парик, линзы, белье. Надеваю на ночь пижаму, полностью закрытую. Да, я не усну точно… Такая жара. Еще и на всякий случай напяливаю носки. Если бывший полезет ко мне, сто процентов почувствую. Вооружаюсь двумя одеялами, потому что дверь в спальню не запирается.

Но ночь проходит спокойно, без поползновений со стороны Тимура. Я, правда, ужасно спала, лишь урывками. Он устроился на диване в гостиной. Я слышала, как рано утром Тим собирался. Осторожно открыл дверь, заглянул внутрь, а я притворилась спящей. Мне почему-то кажется, что он остался со мной, потому что до конца все-таки не поверил в то, что я не думала о самоубийстве. Хотел, может, удостовериться, что я буду в безопасности, что ничего не сделаю с собой...

За руль не сажусь. Доезжаю до офиса на метро. Ноги не слушаются, когда оказываюсь на пороге бизнес-центра. Включенный сегодня телефон сообщил о десятках пропущенных звонков, в том числе и от Аскарова. Он так же прислал сообщение в ватсапп, где объяснил, что ошибся, что просит меня выйти на работу. Честно описал в месседже ситуацию: оказывается, дружит с моим бывшим, а тот компенсировал потери журналу и упорно за меня просил. Добавляет, что Сергей Ливанов, наш сотрудник, сообщил ему о факте, который меняет все. Я вспоминаю, что Лилия Николаевна упоминала Сережу в телефонном разговоре. Мол, у его ребенка рука же сломалась, и он не смог отправиться на интервью, отказал ей.

Перед тем, как поднять голову выше и войти все-таки в здание бизнес-центра, пишу сообщение Марго:

«Все хорошо. Меня не уволили. Потом позвоню».

Она радуется за меня, шлет миллион счастливых смайлов. Я захожу в офис с ровной осанкой, гордо выпрямленной спиной как раз в тот момент, когда секретарша в вестибюле сообщает кому-то по рабочему телефону: Аскаров объявил пятиминутку, просил всех быть  в конференц-зале. В пустеющих коридорах отдела я встречаю редкие, устремленные на меня, весьма озадаченные взгляды. Сухо, по-деловому здороваюсь со всеми, ни на секунду не сбавляя шаг. Прямо у конференц-зала Марина весело болтает с подружками. Полуобернувшись, она замечает меня и замолкает. Даже поворачивается так, чтобы видеть меня хорошо. Сощуривается, словно ей могло показаться. Смятенность и обида на ее милом личике забавляют. Так странно осознавать, что многое в моей жизни изменилось всего за несколько дней. Отношения с людьми изменились. Я бы, честно говоря, предпочла не знать, что у нас с Мариной все это время никакой дружбы не было.

Собрание действительно оказывается коротким. Игнат Артурович укладывается в обещанные пять минут.