– Оно стало сомнительным, когда появились вы!

– Опять начинается, – вздохнул Борис, – апозвольте заметить, не ваш ли товарищ Ванечка позволил зарезать себя на ночнойулице, как глупого куренка? И не ваш ли замечательный предводитель Сержпритащил на встречу черт-те кого под видом боевого офицера? И не вы ли сами,мадемуазель, устроили после этого форменную истерику, тряслись и клацализубами, как кисейная барышня, увидевшая хулигана с ножом, так что пришлось всебросить и отпаивать вас коньяком?

– Отдайте револьвер! – приказала Мари.

– И не подумаю, – не моргнув глазом ответилБорис. – Вы не умеете с ним обращаться.

– Я? – Она так возмутилась, что заговорила едва лине в полный голос: – Я не умею с ним обращаться? Да известно ли вам, милостивыйгосударь, что я с двадцати шагов из туза могу сделать пятерку?

– И что с того? – скривился Борис. – Если вывместо приветствия тычете револьвером человеку в грудь!

– Это еще вопрос… – начала она, но Борис снованевежливо перебил:

– Я очень разочарован, мадемуазель. Серж говорил мне,что в России, в опасной обстановке, вы совершенно меняетесь, забываете проистерики, что становитесь смелой, ловкой и находчивой. Я поверил ему, но,кажется, напрасно. Вы ничуть не изменились.

– Да что, в самом деле, Борис Андреич, – забубнилСаенко, – вы на нее напустились? Время позднее, темень стоит – глазвыколи, она сидит тут одна, вот и напужалась! Известное дело – дамский пол!

– Я тебе не дамский пол! – Мари ожгла его чернымиглазами.

– Опять не угодил! – расстроился Саенко. –Слушайте, что вы такие несведенные? Сваритесь, чисто дети малые, вот не сойтимне с этого места! Нет бы пожевать чего да поспать хоть часок-другой до утра!

– И то верно, – Борис устало зевнул, – деньбыл тяжелый…

– Как вам удалось бежать? – Мари смотрела все также враждебно.

– Что бы я ни сказал, вы все равно не поверите, –отмахнулся он.

– Вы правы, – она неожиданно метнулась к нему ивыхватила револьвер, который Борис необдуманно держал на виду, – я вам неверю! Вы – агент ГПУ, вас выпустили специально!

– Угу, только сначала специально взяли навокзале! – согласился Борис. – А потом выпустили – зачем? Учтите, еслия – агент ГПУ, то агент важный, раз живу в Париже. И Саенко тоже. Так стоит лизадействовать двух сильных агентов для того, чтобы арестовать вас? Вы, дорогаямадемуазель, не того полета птица. Если бы я был агентом ГПУ, то вас всех взялибы еще на границе вместе с чухонцем. И опустите наконец револьвер, он все равноне заряжен!

Это была чистая правда, Борис умудрился разрядить револьвер,пока в предбаннике было темно.

– Ну вот и договорились! – обрадовалсяСаенко. – А у меня тут картошечка еще не остыла…

Он развернул на лавке старую кацавейку, в которую для теплабыл вложен сверток с картошкой. Бумага оказалась старым, вытертым на сгибахплакатом, на котором было написано красными буквами:

Под машинку волоса,

В баню чаще телеса,

Грязное белье в корыто,

Глядишь – вошь-то и убита!

Ниже был нарисован красноармеец, накалывающий на штыкогромную вошь.

Саенко достал из мужицкого заплечного мешка, в котором внижнем углу была зашита луковица, чтобы держалась петля, краюху деревенскогохлеба и шмат сала в чистой тряпочке.

– Хлеб сырой, небось лебеду добавляют, – деловитозаметил он, – вот у нас раньше был хлебушек! Бабка по субботампеклеванники пекла, травку какую-то в тесто добавляла – дух стоял в хате! Асало – это ж разве сало? Это же чем надо животину кормить, чтобы потом из неетакое сало получилось?

Борис выхватил у него кусок сала и жадно накинулся на еду.Мари вздохнула и подсела ближе.

Спать пришлось в самой бане, на склизкой лавке, но Борис такустал, что заснул мгновенно.

Саенко разбудил его, когда солнце пыталось заглянуть вкрошечное оконце бани и в кустах заливались ранние весенние пташки. Мариперебирала какие-то бумаги.

– Вот теперь ваши документы. – Она протянулаБорису справку с круглой печатью. Фиолетовые чернила расплылись, и Борис струдом разобрал, что владелец справки Коломейцев Матвей Иванович командируетсяв Петроград делегатом на съезд сельских учителей.

– Это я, что ли? – спросонья не разобрался Борис.

– Угу, а вот и жена твоя, Коломейцева Наталья, –подтвердил Саенко, – вместе поедете. А еще ты есть инвалид, потерявшийглаз в борьбе с буржуйской гидрой в одна тысяча девятьсот девятнадцатом году.

– Это еще зачем? – оторопел Борис.

– А затем, – отчеканила Мари, – что вас ищут.На вокзале, да и по всему городу разосланы патрули усиленные и всепредупреждены, хватают всякого, кто подходит под описание – блондин, вышесреднего роста, глаза серые…

Борис едва слышно хмыкнул – смотрите, твердокаменнаямадемуазель, оказывается, успела разглядеть его глаза…

– А за меня не беспокойтесь, я уж как-нибудьпроскочу, – сказал Саенко. – Однако надо на толкучку сбегать,кое-какую одежонку раздобыть для гражданина Коломейцева…

И Саенко исчез, как не было, а вскоре стукнули в оконце, ипоявилась смешливая ядреная девка с ямочками на румяных щеках. Дочь хозяинапринесла горячий чугунок с картошкой, хлеба и полдюжины вареных яиц. Стрельнувкарими глазами на Бориса, она разложила снедь на лавке. Мари перебирала узел содеждой, и девушка присела поболтать с Борисом. Борис вытащил горячую картошку,она выскочила у него из рук как живая. Девка заливисто захохотала.

– Папаша сказал, чтобы вы быстрее убирались, онпатрулей боится.

– А чего же ты тогда ясным утром с чугункомпритащилась? – удивился Борис. – Да еще визжишь тут, как будто тебящекочут… Услышать ведь могут…

– А! – Она махнула рукой. – Кто тут услышит?Тут по соседству только бабка Дарья, она глухая совсем. И подумают, что я сКолькой разговариваю.

– Это кто ж такой Колька? – Борис спрашивал, незабывая наворачивать еду. Картошка была рассыпчатая, политая постным маслом, даеще с укропом.

– Жених мой. – Девка не отвела глаз.

– Замуж выходишь… – Борис облупил яичко, – иотчего это, как красивая, так сразу замуж бежит?

– Я-то с радостью… – девка на мигпогрустнела, – да вот только папаша не велит за Кольку идти. Он вкомсомольцы записался, и в церкви венчаться ему теперь нельзя. А папаша сказал:если уйдешь к Кольке без венца – прокляну! Из дома в чем есть выгоню!

– Без венца нехорошо… – кивнул Борис, – грехэто…

– А Колька говорит, что это буржуазныйпережиток! – Девица с гордостью выговорила трудное слово.