Глаза были широко распахнуты, но не было в них прежнегоужаса, вместо этого там плескалась черная привычная тоска.

– Они пришли ночью, – заговорила вдруг Маригорячечным шепотом, – трое солдат-дезертиров, стали стучать в дверь,сказали – обыск. Нас в квартире было четверо – отец болел, уже плохо ходил,мама, я и брат Костик. Мама боялась открывать, тогда они сломали дверьприкладами и вошли. Мама пыталась защитить меня, один толкнул ее, она удариласьоб угол стола и умерла на месте. Тогда Костик выстрелил в них из револьвера, мыдаже не знали, откуда он его взял. Не попал. Они забили его прикладами тут же,на глазах у отца. А папу выбросили из окна на улицу. Меня зачем-то потащили ссобой. А когда их задержал патруль, сказали, что на них совершили нападение,они едва отбились, и вот захватили меня – контру и пособницу старого режима.Патруль им поверил, и меня забрали в Чрезвычайку. Потом наш город заняли белые.Но перед этим вышел приказ уничтожить всех, кто сидел в подвалах ЧК. У нихкончились патроны, и нас повесили…

– Что? – Борис вздрогнул. Он решил, что ослышался.

– Да, вышел приказ, что патроны надо беречь для боя, ана нас, контру, нечего их тратить… Нас вывезли за город ночью, на грузовиках…

– Не надо, не вспоминай! – Сердце Бориса сжалосьот сочувствия и собственных воспоминаний, как топили их, пленных офицеров, вНовороссийской бухте.

Но Мари не слышала его, слова выталкивались из ее сухогогорла, как будто песок осыпался в карьере.

– По дороге грузовик сломался, и все, кто мог,бросились бежать. Нас догоняли и били прикладами, кололи штыками… Все былокончено очень быстро, нас согнали на поляну, там уже валялась груда мертвыхтел, помню, они еще жаловались, что веревки кончаются…

Тут она снова тяжело задышала и откинула голову. И вневерном свете луны Борис увидел на нежной женской шее отвратительный багровыйрубец.

– Они бросили тела в овраг и присыпали землей… –продолжала Мари, – мне повезло, я была сверху…

– Господи! – Борис снова прижал ее к груди иподумал, что после всего пережитого какие же шрамы остались в ее душе… А можетбыть, у Мари уже нет души, какая душа столько выдержит? Может быть, ее душаосталась там, в общей могиле, в безымянном овраге? Он и сам оставил частицусвоей души на дне Новороссийской бухты вместе с другими, с теми, кто утонул тамв девятнадцатом году…

Мари затихла и через некоторое время задышала ровно. Борисукрыл ее своей рубашкой и осторожно пристроился рядом.

Он проснулся, когда за окном светило яркое апрельское солнцеи поезд стоял на каком-то полустанке. Мари сидела внизу на месте красноармейцаи беседовала со старичком в пенсне о ценах на муку и подсолнечное масло.Спустившись вниз, он заглянул ей в глаза. Там не было ничего – ни холоднойзлобы, ни привычной насмешливости, ни ночной черной тоски.

Красноармеец принес кипятку, сели пить чай с чернымисухарями, которые Саенко сунул в их чемодан вчера. К концу чаепития Борисуверился, что Мари ничегошеньки не помнит из ночного происшествия. Или делаетвид, чтобы он понял, что ничего в их отношениях не изменилось.

«Ну и ладно, – подумал Борис, – не было, так небыло. Про такое лучше вообще не вспоминать…»

Ночь надвигается, фонарь качается,

Все погружается в ночную мглу.

А я несчастная, торговка частная,

Стою и бублики я продаю.

Купите бублики, горячи бублики!

Купите бублики, народ, скорей!

За эти бублики гоните рублики,

Что для Республики всего милей.

Из песни

В выходной день Лизаветы Ивановны Горецкий с самого утразанял наблюдательный пост в маленькой кофейне, расположенной напротив домастарой графини. Заказав чашку кофе, он развернул свежую газету и сталпросматривать ее, то и дело поверх газетного листа бросая взгляд на входнуюдверь.

Он дошел уже до биржевых котировок, когда дверь на мгновениеприоткрылась, выпустив компаньонку графини.

На сей раз Лизавета Ивановна превзошла саму себя: она былаоблачена в поношенный сак того немыслимого цвета, который при большомвоображении можно назвать маренго, и выцветшую шляпку, отдаленно напоминающуюто ли ящик для угля, то ли патентованную мышеловку, подобранную на городскойсвалке.

Аркадий Петрович положил на стол деньги и вышел из кофейни.

Лизавета Ивановна явно куда-то спешила и поэтому не проверяланаличие слежки. Впрочем, она настолько привыкла к собственной незаметности,что, должно быть, не допускала и мысли, что за столь незначительной особойкто-то может следить.

Так или иначе, Горецкий без особого труда следовал закомпаньонкой графини.

Сначала они шли по чистым, нарядным улицам возле бульвараОсман. Сверкали витрины магазинов, проезжали мимо дорогие автомобили и фиакры.Публика навстречу попадалась исключительно приличная – нарядные дамы,фланирующие по бульварам, переходя из одного модного магазина в другой,заглядывая по дороге в кафе, аккуратные бонны с чистенькими детьми, пожилыерантье. Лица прохожих сияли довольством и беззаботностью.

Постепенно улицы становились темнее и грязнее, публика –беднее и озабоченнее. Возле темных подворотен стояли, засунув руки в карманышироких штанов, подозрительные типы с прилизанными волосами и бегающимиглазками, несомненно, прячущие в рукаве опасную бритву или кастет.

Если теперь и встречались хорошо одетые мужчины, то поизлишнему шику их костюмов и обилию массивных золотых перстней на пальцах в нихможно было безошибочно узнать португальских сутенеров.

По всем этим несомненным признакам можно было догадаться облизости печально знаменитого бульвара Клиши, в любое время дня и ночи кишащеговорами и проститутками.

Горецкий покачал головой: что сказала бы старая графиня,узнав, в каких сомнительных местах бывает ее компаньонка!

Тем временем Лизавета Ивановна огляделась по сторонам ивошла в дверь какого-то третьеразрядного заведения – заведения, давшегократковременный приют разорившимся рантье и матросам с аргентинского корабля,мелким торговцам с рынка ле Аль и носильщикам с Северного вокзала.

Без колебаний она пересекла маленький полутемный зал и селаза угловой столик, где ее дожидался потертый тип с уныло обвисшими усами идегенеративным подбородком.

– Здравствуй, Лиза! – проговорил он по-русски,отставив рюмку с перно. – Что за спешка? Я же говорил тебе, что нам лучшепока не встречаться!

– Не встречаться?! – повторила Лизавета Ивановна,приподнявшись и выпучив глаза. – Жоржа убили! Мы так не договаривались…

– Тише! – зашипел на нее усатый. – Развеможно вслух…

– Да перестань! – отмахнулась от негокомпаньонка. – Здесь никто не понимает по-русски! Это тебе не Вожирар…