– А вон тот старик явно прислушивается…

– Не заговаривай мне зубы! – повысила голосЛизавета. – Я боюсь! Все переменилось… у нас не шло речи об убийстве!

– Это вышло случайно… – протянул мужчина,подкручивая унылый ус. – Никто не хотел его убивать…

– Так вот, дорогой мой! Хотели вы или не хотели, но янамерена получить свои деньги и забыть все это как кошмарный сон! Я хочувырваться от мерзкой старухи, для которой я значу меньше, чем комнатнаясобачонка!

– Но постой, Лиза…

– И не пытайся меня надуть! Если бы не я, твои дружкиничего бы не узнали! Это я подслушала слова Жоржа!

– Не волнуйся, дорогая, ты все получишь! – Усатыйположил ладонь на руку Лизаветы Ивановны, но та отшатнулась, как будто он обжегее.

– Ты мне говорил это уже сто раз! – прошипела она,как потревоженная гадюка. – Так вот, дорогой, или я немедленно получу своиденьги, или иду в полицию! Так и знай, и можешь передать своим дружкам с улицыСен-Сабин…

– Тише! – зашикал на нее вислоусый. – Тыпойми – мы не можем заплатить тебе, пока наш человек не вернулся! Сама посуди…

– Как я могу тебе верить? – проговорила ЛизаветаИвановна, все же понизив голос. – И как, интересно, я узнаю, когдавернется этот ваш человек?

– Ладно, слушай! – Усатый тип придвинулся к нейближе. – На улице Курсель, прямо напротив дома твоей графини, естьантикварный магазин. В витрине этого магазина стоит китайская ваза – ты еесразу узнаешь, на ней изображен красный дракон. Так вот, когда эта вазаисчезнет из витрины – это знак, что наш человек вернулся из России. Наследующий день после того, как исчезнет ваза, мои друзья встречаются вресторанчике «Нормандская мельница» возле Лионского вокзала. Приходи туда – иполучишь свои деньги!

– «Нормандская мельница»? – переспросила ЛизаветаИвановна. – Смотри же, если ты меня обманул – я пойду в полицию!

– Ну что ты, Лиза?! – Унылое усатое лицорасплылось в фальшивой улыбке. – Как я могу тебя обмануть? Ведь мы с тобойвыросли вместе! Мы почти родные!

– Мы с тобой вовсе не родные! – прошипела ЛизаветаИвановна. – Ты едва не женился на мне, но передумал, и в результате я живув компаньонках у старой стервы-графини!

– Ну ты же знаешь, Лиза, я не получил теткиногонаследства… – заныл вислоусый. – Куда мне было жениться? У меня небыло ни гроша, одни долги…

– А отцовское состояние ты проиграл!

– Ну, Лизанька, кто старое помянет – тому глаз вон!Выпей со мной перно…

– А кто забудет – тому два! – оборвала егоЛизавета Ивановна, поднимаясь из-за стола. – А эту дрянь я не пью и тебене советую! И помни: не пытайся меня надуть!

С этими словами она вышла из кафе.

Вислоусый торопливо допил перно и подозвал гарсона, чтобызаказать еще рюмку.

В ожидании выпивки он барабанил пальцами по столу,вполголоса бормоча:

– Сама виновата, старая дура! Сама виновата…

А старый француз, который сидел за соседним столиком наднетронутой рюмкой кальвадоса, проводив взглядом Лизавету Ивановну, поднялся,положил на стол деньги и неторопливо вышел на улицу. Остановив проезжающийфиакр, он взобрался в коляску и откинулся на подушки. Назвав извозчику адрес,осторожно снял седой парик, накладные усы, вынул изо рта ватные шарики,неузнаваемо изменившие его лицо. Теперь это был весьма приличный господинсредних лет, возможно, англичанин.

Впрочем, знакомые, несомненно, узнали бы в нем АркадияПетровича Горецкого, бывшего преподавателя Петербургского университета, бывшегоже полковника Добровольческой армии…

– Ресторан «Нормандская мельница»! – задумчивоповторил Аркадий Петрович.

Поезд прибыл в Петроград, на Витебский вокзал, ранним утром,и тут же на выходе из вагона Бориса приветствовал Саенко. Был он бодр и веселокрутил головой по сторонам.

На площади перед вокзалом толкался озабоченный народ,выменивали одежду на муку, книги на дрова, столовое серебро на керосин. Стараябарыня, обмотанная поверх выношенной лисьей шубы ивановским платком в пышныхалых розах, безуспешно предлагала румяным крестьянкам помутневшее зеркало враме накладного серебра.

– Ты чего мне суешь, бабушка? – укоряла еегрудастая девка в коротком расстегнутом полушубке. – Я в энтом зеркалесама на себя нисколечко не похожая! Ты мне тако зеркало дай, чтоб я в немпокрасивше вышла!

Дородный мужчина средних лет с представительной внешностьюбывшего лакея пытался продать кривому на один глаз крестьянину сверкающийсамовар.

– Что ты мне старье всучиваешь? – бубнил крестьянин. –Мне надобно самовар крепкий, новый! Твой небось уже прогорел весь, на второйдень развалится!

– Да что ты такое говоришь? – возмущался бывшийлакей. – Да этот самовар еще тебя переживет! Господская вещь, от егопревосходительства осталась!

В доказательство своих слов он бросил самоварную трубу наземлю и принялся ее топтать.

Рядом скромный обыватель примерял поношенное пальто.Собственную тужурку со споротыми нашивками железнодорожного ведомства онположил на землю и встал на нее, чтобы во время примерки одежду не укралкакой-нибудь мазурик.

Протолкавшись через толпу барахольщиков, вышли к Обводномуканалу. Там стояли сонные извозчики, их лошади меланхолично жевали овес вподвешенных торбах. Извозчики слегка оживились при виде прибывших пассажиров.

– А вот куда ехать! – крикнул румяный молодойпарень, дернув за повод свою соловую кобылку, отчего та едва не просыпала овесна мостовую.

Но Саенко проскочил мимо и, не взглянув на парня, бодрообежал всех и выбрал самого неприметного и немолодого дядьку, тут же сумел сним сговориться задешево, набившись в земляки: за полтора миллиона сговорчивыйванька согласился отвезти приезжих на Петербургскую сторону.

Борис смотрел по сторонам – и не узнавал города.

Петрограда, каким он его помнил до революции, не осталось.Это был город-труп, тусклый, землисто-серый труп с пустыми глазницами выбитыхили заколоченных досками окон, с провалившимися щеками расхристанных,незакрывающихся подворотен, с язвами полуразрушенных домов. Борис уже виделэтот мертвый город в восемнадцатом году. Но тогда это была честная, откровеннаясмерть, в которой было свое благородство и даже величие. Теперь же этотгород-труп был неумело, пошло приукрашен, как начинающий разлагаться трупприукрашивают перед панихидой, чтобы придать ему сколько-нибудь приличнуювидимость. Как трупу подмазывают щеки розовой краской, закрывают цветами иликружевами слишком очевидные язвы и признаки начавшегося разложения, так и этотмертвый город был неумело приукрашен кумачом плакатов, яркими заплатами транспарантови объявлений.