Там, где ислам совпадал с арабизмом, он был удобен для правителя и его легко было поставить на службу государству. После того как Абдул-Малик одержал верх над своими противниками, он возобновил священную войну с византийцами, которая затихла почти на 15 лет[96]. Юстиниан II потерпел поражение при киликийской Себасте, или Себастополе, в 73 году от хиджры, который начался в конце мая 692 года нашей эры. Главнокомандующим Абдул-Малика был его брат Мухаммед ибн Марван, наместник Месопотамии и Армении, который также руководил ведением войны в Малой Азии и Армении. Как во времена Муавии, каждый год против византийцев велась крупная и мелкая кампании, и, даже если они не добивались результатов, они по крайней мере были полезной школой для сирийских и месопотамских арабов, для которых они были постоянной муштрой. Мерой, связанной с возобновлением военных действий против византийцев, которая удовлетворяла и религиозным, и национальным интересам, было преобразование денежной системы, предпринятое Абдул-Маликом. Аль-Балазури рассказывает о ней следующее. К византийцам из Египта шла бумага, а с другой стороны, к арабам от византийцев шли золотые динары. На листах бумаги прежде были христианские надписи и изображение креста в качестве водяных знаков, но при Абдул-Малике их заменили стихом из Корана «Скажи: Он – Бог – один». Византийцы угрожали ответить на это чеканкой на динарах оскорбительных для пророка изречений, так что арабы тогда стали сами чеканить золото. Абдул-Малик положил этому начало в Дамаске в 74 году от хиджры, а аль-Хаджжадж начал чеканить серебро в Куфе в конце 75 года. До той поры хождение имело греческое золото и персидское серебро и некоторое количество монет Химьяритского царства (с аттической совой). Аль-Вакиди, более того, говорит, что Абдул-Малик начал чеканить серебряные драхмы и золотые динары не раньше 76 года от хиджры, но если верно утверждение Феофана, что отказ Юстиниана II от дамасских золотых монет стал причиной возобновления войны между мусульманами и византийцами, тогда датировку аль-Балазури следует сместить скорее вперед, а не назад. Новые монеты чеканились во имя Аллаха и несли на себе изречения из Корана, с провозглашением Его абсолютной власти и всемогущества Его Посланника[97]. Арабы, разумеется, чеканили золотые и серебряные монеты и до Абдул-Малика, но по византийскому и персидскому образцу. Более того, представляется, что Муавия пытался сделать то, что удалось сделать Абдул-Малику, потому что, согласно сирийцу Нельдеке, Муавия чеканил золотые и серебряные монеты, но их не принимали, потому что на них не было креста. Даже на золотые монеты Абдул-Малика сначала смотрели с подозрением, особенно в Медине, потому что они весили столько же, сколько старые потертые динары[98].

Аналогичной попыткой обрести большую независимость от иноземного влияния было введение арабского языка в государственных учреждениях, например в казначействе, так как стабильность администрации в большой степени опиралась на финансы. До той поры официальные дела и счета в Дамаске велись на греческом, в Куфе – на персидском языке. Согласно аль-Балазури, переход на арабский, видимо, начался в Куфе. Заданфаррух ибн Пири или его сын Марданшах был последним персидским служащим. Его помощник Салих ибн Абдуррахман предложил аль-Хаджжаджу вести расчеты по-арабски и справился с этим делом сам, хотя выражение дробей причинило ему немало хлопот, потому что в Куфе, по-видимому, не пользовались цифрами. Аль-Балазури также указывает любопытную причину, почему правительственные учреждения в Дамаске стали «арабизироваться». Из-за проступка, совершенного греческим служащим, Абдул-Малик решил перевести все, связанное с управлением, на арабский язык. Получивший назначение Сулейман ибн Саид завершил работу за год и получил в награду годовую подать с аль-Урдуна, которая составила 180 тысяч динаров. Греческая и персидская системы, конечно, сохранились, поменялся только язык, и, несомненно, имевшиеся греческие и персидские чиновники, знакомые с арабским языком, тоже остались на своих местах. Салих ибн Абдуррахман, который инициировал эту перемену в Куфе, сам был иранцем из Систана, но, чтобы суметь перевести греческое и персидское делопроизводство на арабский язык, нужно было знать все три. В Дамаске даже при Абдул-Малике грек Сергий продолжал занимать влиятельное положение, которое занимал при Муавии и Язиде. Феофан, который приписывает замену официального государственного языка с греческого на арабский сначала аль-Валиду I[99] (6199 г. от Сотворения мира), говорит, что арабам пришлось сохранить греческие цифры и что их нотариусы оставались христианами, и, более того, христианские тайные советники во времена Аббасидов, когда и была написана эта хроника, были как никогда влиятельными, могущественными и ненавидимыми. Кроме того, арабы обычно считались непригодными для подсчета налогов и податей и по другим причинам, помимо простой нехватки формальных знаний.

Создается впечатление, что Абдул-Малик поставил правительство на несколько иную основу и в других областях. Оно определенно стало техническим и иерархическим, хотя и далеко не в той степени, в какой это позднее произошло с администрацией Аббасидов. Некоторые высокие должности впервые упоминаются при Абдул-Малике, хотя, конечно, это не обязательно значит, что они не существовали раньше, но по меньшей мере можно уверенно сказать, что ему уже не подходил титул «протосимболос», «первый советник», титул, который качественно соответствовал первым халифам. Со своими чиновниками Абдул-Малик обращался строго, почти грубо, даже с высокопоставленным и заслуженным аль-Хаджжаджем, к которому он относился совсем не так, как Муавия относился к Зияду. Даже с видными людьми, которых он, по старому обычаю, собирал в свое общество и в свой совет, он не общался так же свободно, как Муавия, кому с его духовным превосходством это было вполне по силам. Прославленное дружелюбие регентов Суфьянидов, которое в их случае, как у старых арабских сеидов, было скорее приобретенной добродетелью, чем присущим качеством, не было характерным ни для него, ни для его преемника, ибо он выказал себя строгим повелителем.

Когда речь заходила о его халифате, Абдул-Малика не сдерживали никакие соображения. Своего двоюродного брата Амра ибн Саида, который предъявлял претензии на халифат, он убил практически собственными руками, а смерть его собственного брата Абдул-Азиза, который был против того, чтобы сыновья Абдул-Малика стали его преемниками, лишила халифа необходимости убирать с дороги и его. Что касается остального, то он отдал своим родственникам из бану умайя большую долю власти по сравнению с той, которой они пользовались при его предшественниках. Начать с того, что практически все наместничества находились в их руках. В Египте и Африке правил Абдул-Азиз, возможно в силу завещательной договоренности старого Марвана, который настоял, чтобы ему принесли клятву верности как наследнику после Абдул-Малика. Мухаммед ибн Марван получил Месопотамию и Армению, важное и ответственное место, так как оттуда велись войны с византийцами. Куфу, а потом Басру Абдул-Малик доверил Бишру ибн Марвану, тогда еще юноше, а до того Басрой управлял другой Омейяд, а именно Халид, правнук Асида. При дворе, с тех пор как Омейяды переселились вместе с Марваном из Медины в Дамаск, они находились в гораздо большем числе, чем прежде; даже Халид, сын халифа Язида, играл там некоторую роль. Абдул-Малик хотел возместить ему за несправедливое отстранение от наследования и поэтому приблизил его к себе и отдал ему в жены дочь. Сам он женился на дочери Язида, которую звали Атика, и она стала его любимой женой и часто позволяла себе им помыкать.