Фактически в то время политическая идея ислама – единство и солидарность общины Мухаммеда – сделала обратный ход. Ее урожденными представителями были курайшиты, которые по праву стояли над племенами и не участвовали в междоусобной вражде. Конечно, правящим курайшитам, племени умайя, пришлось броситься в объятия кальбитов в Сирии, чтобы удержать свое влияние в соперничестве с кайситами, которые стояли на стороне Ибн аз-Зубайра, но, невзирая на все это, кровные отношения связывали их с кайситами[90], и потому им было проще занимать среднее положение. Абдул-Малик, сознавая свое преимущество, попытался держаться над сторонами, и, после того как кайситы перестали ему противодействовать, он стал относиться к ним с добром и пытался с ними примириться. Зуфар ибн аль-Харис и его сыновья Хузайль и Кавсар после него были в числе самых знатных и высокопоставленных людей при дамасском дворе[91]. Кальбитам, естественно, такое положение дел было не по нраву, но их упрек к Абдул-Малику в том, что он недостаточно проявлял свою благодарность по отношению к ним, фактически был ему панегириком. Утверждение, что он перешел от кальбитов к кайситам, представляет факты в совершенно ложном свете. Даже позднее мы находим вокруг него людей, по-прежнему пользующихся влиянием в группе кальбитов, например самого Ибн Бахдаля и Рауха ибн Зинбу. Абдул-Малик действовал так, как его обязывало к тому положение халифа и политика. Омейяды опирались на сирийцев, с их помощью они подчинили все мусульманское царство и с их же помощью его удерживали. Их власти над государством придет конец, если распадется сама ее основа, а именно если в Сирии возникнет раскол. В то время Хорасан еще оставался на заднем плане, и раскол в этом отдаленном регионе пока что почти не влиял на центр. Но в Сирии дело обстояло по-другому. Идеей, что они должны держаться вместе с династией, чтобы сохранить собственное положение, не могли пренебрегать даже сами сирийские арабы. Она работала против племенного раскола; другие провинции были покорены; их собственной стране принадлежала власть; даже материальные интересы, сопутствующие обладанию халифом и правительством, придавали им чувство политической солидарности, которая в основном находила свое выражение в те моменты, когда они как имперские войска должны были сражаться с внутренними и внешними врагами монархии, для чего им представлялось предостаточно возможностей.

Чтобы еще больше усилить политическое превосходство Сирии, была предпринята попытка перенести туда и центр религиозного культа. Мотивом для этого стал тот факт, кто главное святилище – Мекку – почти 10 лет занимал Ибн аз-Зубайр и потому она была почти недоступна для сирийцев, если они оставались верными своей династии. Абдул-Малик воспользовался этим в качестве предлога, чтобы категорически запретить любые паломничества в Мекку своим подданным и настоять на том, чтобы они вместо этого совершали паломничество в Иерусалим. По крайней мере, так сообщает Евтихий в «Анналах»[92]. Нет никаких сомнений, что Абдул-Малик прилагал все усилия, чтобы придать Иерусалиму еще большее великолепие в качестве объекта поклонения мусульман, ибо предание о том, что именно он был основателем иерусалимского Купола скалы, удостоверяется надписью, которая до сих пор сохранилась в самой старой части здания. Конечно, сейчас ее строителем там объявлен Мамун из династии Аббасидов, но де Вогюэ заметил, что это имя сфальсифицировано. Прежняя дата осталась без изменений, и первоначальный смысл слов можно с уверенностью восстановить следующим образом: «Слуга Божий Абдул-Малик, эмир правоверных, построил эту Куббу в 72 году». В Иерусалиме Сирия владела единственным местом на земле, которое могло соперничать с Меккой. Это была святая святых, святыня не только для иудеев и христиан, но и первых мусульман. Мухаммед придал Мекке ее статус лишь позднее по причине своевременного компромисса с арабским язычеством. Халиф Умар почтил Иерусалим своим визитом и таким образом возбудил зависть иракцев. Сам Муавия именно там был впервые провозглашен халифом и по такому случаю молился на Голгофе, в Гефсимании и у гробницы Марии. Тем не менее Абдул-Малик, как только его перестали ограничивать пределы Сирии, отказался от своего замысла поставить Иерусалим на место Мекки – если такой замысел вообще был у него. Для всей общины пророка это казалось безнадежно недоступным[93]. Но, с другой стороны, позднее Абдул-Малик предпринял еще одну попытку усилить привлекательность Сирии для религиозных паломников за счет Медины. Еще до него Муавия в 50 году от хиджры уже предпринимал некоторые предварительные попытки перенести минбар пророка из Медины в Сирию, но, так как возникли общие беспорядки и померкло солнце, Муавия отказался от замысла и сказал: «Я только хотел посмотреть, не потратил ли его жучок». У Абдул-Малика был тот же план, но хранитель печати убедил его отказаться от намерения. О его сыне аль-Валиде I говорят, что он сделал еще одну подобную попытку, но тоже напрасно. Омейядам ни к чему было питать такое же уважение к Медине, как к Мекке. Город часто проявлял враждебность по отношению к ним и в конце концов вообще выгнал их за свои стены, после чего они затаили на него злобу. Абдул-Малик, видимо, даже иногда назначал туда наместников, будучи в гневе: среди них особой подлостью прославился махзумит Хишам ибн Исмаил (назначенный в 82 году от хиджры).

С самого начала отношения Абдул-Малика с исламом отличались от отношений его предшественников. Он родился и воспитывался в исламе, более того, он вырос в самом городе пророка, где ревностно хранили предание, которому пророк положил начало и которое продолжилось с историей теократии, и сделали его предметом гильдии профессионалов. В юности он сам испытывал глубокий интерес к этим благочестивым вопросам и даже мог считаться хафизом[94]. С восшествием на престол, как говорят, он изменился. Конечно, с той поры он начинает все подчинять политике и даже подвергает Каабу угрозе разрушения. Но также из политических соображений он остерегался задевать чувства своих верующих подданных так же беспечно, как это сделал Язид; он понимал эти чувства гораздо лучше, чем Язид, и потому лучше знал, как их пощадить. Влияние на него имел благочестивый Раджа ибн Хайва аль-Кинди, о котором мы ниже скажем подробнее[95]. Абдул-Малик приказал казнить человека за то, что тот отверг Мухаммеда и заявил, что он сам пророк. Согласно Евтихию, он даже хотел объединить церковь Святого Иоанна в Дамаске с близлежащей к ней мечетью, но все же, подумав о христианах, воздержался. У нас недостаточно материала, чтобы оценить его дальнейшие отношения с подданными-христианами, но в любом случае христианство не внушило ему предвзятого отношения к таглибитам и их поэту аль-Ахталю. Резня свиней в Сирии, о которой упоминает Феофан применительно к 6186 году от Сотворения мира, несомненно, была вызвана враждебным отношением к христианам, но не халиф был его причиной.