– Если бы я отказался выполнять приказы, я бы здесь несидел. – Дыхание Дюссандера сделалось прерывистым, он качался взад-вперед,пружины под ним так и скрипели. – Кто-то должен был воевать на русском фронте,nicht wahr? Страной правили сумасшедшие, пусть так, но ведь с сумасшедшими непоспоришь… особенно когда главному из них везет, как самому Дьяволу. Толькочудо спасло его от блестяще организованного покушения… Все, что мы делалитогда, было правильным. Правильным для того времени и тех обстоятельств. Еслибы все повторилось сначала, я сделал бы то же самое. Но… он заглянул в свойстакан. Стакан был пуст.

– … но я не хочу об этом говорить, даже думать не хочу. Яжил как в джунглях, в ожидании кровавой расправы, наверно, поэтому и во снеменя обступают джунгли, и я всей кожей ощущаю угрозу. Я просыпаюсь в поту, сколотящимся сердцем, я зажимаю себе рот, чтобы не закричать. А сам думаю: сон –вот реальность. А Бразилия, Парагвай, Куба… это все сон. В действительности ятам, в Патэне. сейчас Тодд ловил каждое его слово… Это уже было что-то. Но онверил – впереди ждут вещи поинтереснее. Надо только изредка давать Дюссандерушпоры. Да, черт возьми, повезло. У других в его возрасте маразм крепчает, аэтот хоть бы хны.

Дюссандер глубоко затягивался, не выпуская сигареты изо рта.

– Иногда мне мерещатся люди, которые были со мной в Патэне.Не охранники, не офицеры – заключенные. Помню случай в Западной Германии летдесять назад. На дороге произошла авария. Образовалась пробка. Я глянул направо– в соседнем ряду стояла «симка», за рулем совершенно седой человек. Он несводил с меня глаз. На щеке у него был шрам. Лицо – как простыня. Патэн, решиля. Он там был, он узнал меня. Стояла зима, но я не сомневался: снять с негопальто и закатать рукав сорочки – обнаружится лагерный номер. Наконец движениевозобновилось. Я оторвался от «симки». Еще десять минут, и я бы не выдержал, ябы вытащил его из машины и начал бить… есть номер, нет номера – все равно. Я быначал бить его за то, что он так смотрел на меня… Вскоре я уехал из Германии.Навсегда.

– Вовремя смылись, – заметил Тодд.

– В других местах было не лучше. Рим… Гавана… Мехико… Толькоздесь я выкинул все это из головы. Хожу в кино. Решаю шарады. По вечерам читаюроманы, все больше дрянные, или смотрю телевизор. И тяну виски, пока неначинает клонить в сон. Ничего такого мне больше не снится. Если ловлю на себечей-то взгляд на рынке, в библиотеке, у табачного киоска, – то только потому,что я кому-то напомнил его дедушку… или старого учителя… или бывшего соседа. Ато, что было в Патэне, это было не со мной. С другим человеком.

– Вот и отлично! – подытожил Тодд. – Про все про это вы мнеи расскажете.

– Ты, мальчик, не понял. Я не хочу об этом говорить.

– Никуда не денетесь. Иначе все узнают, кто вы такой.

Дюссандер, без кровинки в лице, внимательно посмотрел наТодда.

– Я чувствовал, – произнес он после паузы, – я чувствовал,что кончится вымогательством.

Август 1974 Они сидели на заднем крыльце под безоблачнымдружелюбным небом: Тодд в футболке, джинсах и кедах, Дюссандер – в заношеннойрубахе и мешковатых брюках на подтяжках. Ну и видочек, мысленно скривился Тодд,можно подумать, что все это ему пришло в посылочке от Армии спасения. Надобудет что-нибудь придумать. Таким тряпьем можно испортить все удовольствие.

Они закусывали сандвичами «Биг Мак», доставая их из корзинки;не зря Тодд накручивал педали – сандвичи были теплые. Тодд потягивал черезсоломинку тонизирующий напиток. Дюссандер пил свое виски.

Его голос шелестел, как газета, прерывался, набирал силу итут же слабел, делался почти неслышным. Его выцветшим глазам с краснымипрожилками никак не удавалось остановиться на одной точке. Со стороны моглопоказаться, что на крыльце сидят дед и внук.

– Вот все, что я помню, – закончил Дюссандер и откусил отсандвича добрую треть. По подбородку потек соус.

– А если подумать? – мягко спросил Тодд.

Дюссандер изрядно отхлебнул.

– Пижамы были бумажные, – процедил он. – Когда заключенныйумирал, его одежда переходила к другому. Иногда одну пижаму снашивали до сороказаключенных. Я удостоился лестной оценки за бережливое отношение к имуществу.

– От Глюкса?

– От Гиммлера.

– Постойте-ка, в Патэне была швейная фабрика, вы говорилинеделю назад. Почему же там не шили пижамы? Заключенные могли сами шить их.

– Фабрика в Патэне выпускала обмундирование для немецкихсолдат. И вообще мы… – Дюссандер осекся, но усилием воли заставил себязакончить. – В нашу задачу не входило укреплять здоровье заключенных. Можетбыть, на сегодня хватит? Пожалуйста. У меня болит горло.

– Вы слишком много курите, – заметил ему Тодд. – Расскажитееще немного про одежду.

– Какую? – угрюмо спросил Дюссандер. – Лагерную илиэсэсовскую?

Тодд улыбнулся. – И ту, и другую.

Сентябрь 1974 Тодд делал себе в кухне сандвич с арахисовыммаслом и джемом. Кухня находилась на некотором возвышении и вся сияла хромом инержавейкой. Тодд недавно пришел из школы, а мать все никак не могла оторватьсяот своей электрической машинки. Она печатала диплом какому-то студенту. Студент– в очках с немыслимыми линзами, с торчащими во все стороны короткими волосами– казался Тодду пришельцем из космоса. А написал он что-то такое прораспространение плодовой мушки в долине Салинас в послевоенный период… или ещекакую-то муру в этом духе. Тут стрекот машинки оборвался, и мать вышла изкабинета.

– Вот и Тодд с мыса Код, – сказала она вместо приветствия.

– Вот и Моника из Салоников, – ей в тон сказал Тодд.

Для своих тридцати шести мать у меня будь здоров, подумалон. Высокая, стройненькая, светлые волосы чуть тронуты пепельным оттенком,темно-красные шорты, прозрачная блузка с янтарным отливом, небрежно завязаннаяузлом под самой грудью, достаточно открыта, чтобы каждый мог оценить этималенькие, ничем не стесненные взгорки. Из волос у нее торчал ластик, а самиволосы были наспех схвачены бирюзовой заколкой.

– Что в школе? – Она поднялась по ступенькам в кухню и,мимоходом чмокнув сына, присела возле рабочего столика.

– Полный ажур.

– Снова будешь в списках лучших?

– Ясное дело. – Вообще-то Тодд чувствовал, что может вчервой четверти несколько сдать позиции. Уж очень много времени он торчал уДюссандера, и даже когда не торчал, в голову лезла вся эта дрянь, поведаннаяему отставным воякой. Пару раз эта дрянь даже ему приснилась.

Да ладно, было бы о чем говорить.

– Тодд Боуден, способный ученик, – с этими словами мятьвзъерошила его лохматую голову. – Как сандвич?