– Спасибо.

– Не за что, – коротко отвечает Том. Он стоит, прислонившись к дверному косяку, и старательно избегает смотреть мне в глаза. Его плечи занимают почти всю ширину дверного проема.

– Странно, мне как будто здесь не рады. – Я смотрю на него, пытаясь грустной улыбкой перехватить его взгляд и вернуть себе того Тома, которого хорошо знаю. Увы, теперь он совершенно другой, а все вчерашние поцелуи – это… Я не могу смотреть на него так, как смотрела вчера, или позавчера, или десять лет назад. Его широкая грудь покрыта зарослями черных завитков волос – они уходят вниз и исчезают за поясом его джинсов. Десять лет назад их точно не было. Он вообще не такой, как раньше. Секрет коридора грозит вырваться оттуда, где я его закопала. Мне хочется прикоснуться к нему и – одновременно – плакать. Я быстро отворачиваюсь и делаю глоток чая.

Том пока еще ничего не сказал – ни «всегда рад тебе помочь» или «мне жаль, что тебе плохо». Внутри меня вспыхивает злость. Я аккуратно ставлю чашку с чаем на прикроватный столик.

– Хочешь сказать мне, как я здесь оказалась, или я должна сама догадаться?

Том обводит спальню глазами.

– Мне казалось, что мы друзья.

– А мы и есть друзья, – удивленно говорю я.

– Хорошие друзья, – нетерпеливо говорит он, отметая мой ответ, как если б я нарочно сказала ерунду. – Я думал, что наша дружба важна для тебя. Я думал, ты ценишь ее гораздо выше, иначе б ты себе такого не позволяла.

– Чего именно? – Я повышаю голос и поднимаюсь сама. – Мы были пьяны…

– Это ты была пьяна…

– А ты – трезв как стеклышко? – Я сердито смотрю на него. Спустя мгновение он мотает головой и отворачивается, признавая мою правоту. – Мы целовались. Учитывая уже упомянутое тобой мое пьяное состояние, ты можешь просветить меня по поводу некоторых подробностей, однако я уверена, что это отнюдь не скандал века.

– То есть это не играет роли, я правильно понял? Между нами все будет так, как и раньше? Ничего не изменилось? – бросает он и в упор смотрит на меня. – Мне казалось… Господи, мне казалось, наша дружба тебе дорога и ты будешь ее беречь, а вместо этого ты набросилась на меня…

Я готова сквозь землю провалиться от стыда и унижения. Неужели я действительно набросилась на него? Фу, как некрасиво, как недостойно, как по-детски… Хотя из тех смутных воспоминаний, какие у меня остались, напрашивается вывод, что он в принципе не возражал… Однако Том продолжает говорить:

– Я понимаю, тебе тяжело видеть Себа…

– Неправда.

– Только не надо. Я видел твое лицо, когда он поцеловал Алину. Свою жену, Кейт. Господи, прошло десять лет! Она поцеловал свою жену; ты же, черт побери, вышла из зала…

– Дело не в этом… – начинаю я, однако он еще не выпустил пар. Но в любом случае что мне на это возразить?

Вообще-то вчера вечером я поняла, что с Себом у меня все кончено. А из зала вышла потому, что передо мной на столе появился череп Северин. Я регулярно ее вижу. Я бы спросила у нее, кто ее убил, да только она все время молчит.

– Да на тебе лица не было, когда ты его увидела. Так что не пытайся убедить меня, будто Себ тебе безразличен. Но когда в следующий раз тебе захочется с кем-то трахнуться, имей совесть и попытайся снять кого-то еще, а не меня.

Том умолкает и, тяжело дыша, впивается в меня своими голубыми глазами. В этот момент я вижу себя такой, какой видит меня он, и это настолько резко отличается от той картины, которую я себе представляла, что у меня перехватывает дыхание. Это так больно, что я пошатываюсь.

– Понятно, – слышу я собственный голос.

Больше мне сказать нечего. И неважно, что я больше не люблю Себа, неважно, что то коридорное воспоминание мне дорого. Гораздо важнее, что думает Том, и теперь, когда мне известно его мнение, я не могу посмотреть ему в глаза. Поворачиваюсь, беру со стула в углу свои туфли, сумку и пальто и, не встретив на пути никакого сопротивления, проталкиваюсь мимо него в коридор, тот самый коридор… Неужели моя память и впрямь запечатлела ту интимную темноту, ту нежность и страсть, в то время как память Тома хранит нечто совершенно иное? И действительно ли это Том? Прежде чем выйти вон, я оборачиваюсь, чтобы это проверить. Он по-прежнему стоит в дверях спальни, но лицо его в тени, и мне оно не видно. Так что я не знаю, кто передо мной.

Обида никуда не делась, равно как и унижение. Однако мое ощущение несправедливости раздувает угольки гнева.

– Итак… – нарочито медленно произношу я. Слышу собственный голос и не узнаю его. Он высокий и пронзительный. – В твоих глазах я отчаявшаяся, одинокая старая дева, которая готова отдаться первому встречному, лишь бы только забыть Себа? – Том взмахивает рукой, однако я гну свою линию: – Между прочим, прошлой ночью нас было двое. И какова твоя отмазка?

– Кейт! – Он делает шаг мне навстречу, но я не дожидаюсь его ответа. Если честно, до меня только что дошло: обвинение, которое он швырнул мне в лицо, больше подходит ему самому. Я заменила ему Лару.

Резко хлопнув за собой дверью, я спускаюсь по протертому ковру к передней двери. Останавливаюсь лишь на нижней площадке, чтобы надеть туфли. Вообще-то прошлой ночью на мне были колготки, вспоминаю я. Не иначе как они остались валяться где-то в квартире Тома. Неужели это он раздел меня и уложил в кровать? Меня, жалкую одинокую тёлку, которую к тому же безумно развезло? Я открываю дверь и выхожу на улицу. На мое счастье, тотчас замечаю такси. Взмахиваю рукой, и оно останавливается.

– Куда едем, красавица? – спрашивает водитель.

И правда, куда? Я смотрю на часы. Голова раскалывается от похмелья, меня как будто вываляли в грязи, но нет времени ехать домой, чтобы принять душ, ибо у меня назначена встреча с адвокатом. Я называю водителю адрес моего офиса. Я почти готова к тому, что Северин нагло усядется вместе со мной в такси. Но, как ни странно, всю поездку я пребываю в гордом одиночестве, сжимая зубы и из последних сил сопротивляясь приливной волне обиды, которая уже подобралась к моему горлу и грозит утащить меня в свою пучину.

В офисе я первым делом направляюсь в туалет, где сажусь на унитаз в тесной кабинке и беззвучно рыдаю в ладони. Я понимаю, что потакаю собственной слабости, однако мне нужно выплакаться. При этом я не могу толком объяснить самой себе, почему плачу, разве что это во мне говорит уязвленная гордость. Но те сладкие, волнующие мгновения в коридоре… Я никогда не думала о Томе в таком ключе. Он был бойфрендом Лары, Лара была его подружкой, и в любом случае между нами всегда незримо стоял Себ. С другой стороны, я уже давно не люблю Себа, да и любила ли я его вообще? Меня начинают терзать сомнения, что Себ, каким я его помню, вообще существовал. Такое впечатление, что все, кого я знаю, не такие, как раньше. У меня из головы не выходят слова Тома: когда в следующий раз тебе захочется с кем-то трахнуться… Все стали другими, и, по всей видимости, и я тоже.