— А? Может «десятилетняя япошка»?

Джен открыла глаза. Моргнула.

— Привет, Хантер! Это было круто!

— Ничего подобного! — возмутился я.

Джен хихикнула.

— Может, мне набрать девять-один-один, вызвать Службуспасения? — взволнованно спросила Тина, держа в руке свой телефон.

В момент прилива адреналина я отчетливо заметил, что по обестороны антенны у него торчат розовые ушки.

— Нет, у меня все в порядке.

Джен приподнялась и с моей помощью села, все еще держась за меняслабыми, дрожащими руками.

— Ты уверена?

— Ага. На самом деле я чувствую себя отлично. — Ееголос упал до шепота. — Теперь я поняла. Я знаю, что происходит.

— Что?

— Отведи меня домой. Я расскажу тебе там.

* * *

Тина была ошеломлена, и потрясение определенно перенастроилоее на токийское время. Быстро заснуть ей не удастся. Расставаясь, они с Дженизвинялись друг перед другом раза четыре или пять. («Прости, что я устроилатебе припадок!» — «Прости, что я запачкала тебе ковер!») Наконец мы ушли и отправилисьдомой к Джен. Я все еще поддерживал ее, радуясь тому, что после всех этихэпилептических мигалок, по сравнению с которыми даже ролик «Проход запрещен»казался величественным, как заход солнца, ночь выглядела вещественно и реально.

— Я чувствую себя как неженка.

— Перестань, это могло бы произойти с кем угодно.

— Думаешь? Что-то я не видела, чтобы ты слетел скатушек или задергался.

— Я же не сидел так близко, как ты. И прищуривался.

— Врешь.

Я пожал плечами, вспомнив, как в пиковые моменты пака-пака отводилглаза.

— Все равно, может быть, это и хорошо.

— Что именно?

— Быть десятилетней япошкой. Помнишь, что сказала Тина:этот эффект лучше всего проявляется у людей, мозг которых еще находится впроцессе формирования.

— Блин, ну спасибо.

— Я вот что хочу сказать, может быть, поэтому-то ты иинноватор. Потому что ты видишь окружающий мир по-другому, не так, как всеостальные. Ты как ребенок. Ты все время переиначиваешь свой мозг, а значит, онв определенном смысле всегда в процессе формирования. А потому больше подверженэффекту пака-пака.

Она остановилась перед своим домом и повернулась ко мне сширокой улыбкой.

— Это самое крутое, что мне когда-нибудь говорили.

— Ну, это просто…

Она поцеловала меня.

Ее руки, к которым неожиданно вернулась сила, крепко сжалимои плечи, губы прижались к моим. Ее язык просунулся между моими зубами.Проплывавшие мимо огни фар на миг осветили нас, и она отстранилась, словнозастеснявшись. Но улыбка все еще играла на ее губах.

— Напомни мне, чтобы я сказал это снова, — сказаля.

— Обязательно.

Ее руки сомкнулись за моей спиной, притянув ближе. Спустянекоторое время мы вошли в дом.

Когда Джен открыла дверь в свою квартиру, мы увидели, что еесестра сидит за кухонным столом и просеивает муку через сито. Ее волосы были собранысзади, на ней была йельская фуфайка с закатанными рукавами и спортивные шорты,руки по локоть белые от муки.

Когда она посмотрела на нас, я заметил, что наши вечерниенаряды вызвали у нее подавленную вспышку раздражения, может быть, досадустаршей сестры, которая вкалывает полный рабочий день и еще вечер по дому, живяс младшей сестрой-тунеядкой.

— Привет, Эмили.

— Разве я давала тебе разрешение брать мое платье?

Джен вздохнула, ее рука упала с моего плеча.

— Нет, поэтому я и оставила записку.

— С тобой все в порядке, Джен? Что-то плохо выглядишь.

— Тяжелый вечер. Но спасибо на добром слове.

Эмили поджала губы, посмотрела на мой оторванный рукав, накоротко подстриженную голову Джен.

— Снова, гляжу, обкорналась под машинку? И вообще,ребята, вы где были?

— На вечеринке с презентацией.

— Поддали?

— Нет, просто устали. Хантер, это Эмили, моя «мамочка».

— Ага, играю роль бешеной мамаши. Рада познакомиться,Хантер.

— Привет.

Джен подтолкнула меня к своей комнате.

— Пока, Эмили.

Эмили прищурилась.

— Скажешь привет, когда будешь выходить, Хантер.

— Извини за сестру, — сказала Джен. — Онатерпеть не может, когда я беру ее платья, а я это делаю частенько.

Я бросил взгляд на дверь, ожидая, что она распахнется влюбой момент. Я чувствовал, как часы Эмили отсчитывают время, которое янахожусь в комнате Джен, и гадал, какие здесь правила. Сердце гулко билось — явсе еще не очухался от поцелуя.

Джен проследила мой взгляд.

— Не переживай. Я все объясню Эмили завтра.

— Что объяснишь? Что тебе понадобилось ее шикарноеплатье для разгадки похищения?

— Хм. Может быть, я просто куплю ей кастрюлю длямакарон или еще что-нибудь.

— Кастрюля у нее уже есть, — сказал я.

Голова у меня кружилась, усталость давала о себе знать.

Джен вздохнула.

— В общем-то, Эмили раздражает то, что я вообще здесьнахожусь. Я хочу сказать, она не против того, чтобы жить со мной, но ее бесит,что я вернулась в город, когда мне исполнилось шестнадцать. Самой-то ей удалосьобосноваться здесь только после восемнадцати, в связи с чем она считает менянезаслуженно избалованной.

Я поднял бровь.

Она вздохнула.

— Это ведь очевидно, правда?

Я пожал плечами. Всякий инноватор, кто рискует, как Джен, вопределенном смысле избалован. На протяжении последних семнадцати лет родные тратилиуйму сил на то, чтобы снова и снова сажать ее на лошадь, после того как онаупадет. И не исключено, что львиная доля этих забот выпала именно на старшуюсестру.

Я снова глянул на дверь.

— Я, пожалуй, пойду?

— Пожалуй.

Она прыгнула на свою кровать.

— Но сперва я расскажу тебе о своем озарении,накатившем, когда я отключилась.

— Но не Бога же ты увидела, а?

— Нет. Я видела Пикачу. Но кое-что треснуло меня потемечку. Я поняла очевидную вещь, которую мы все время упускали.

— И что именно?