было несколько картофелин, сало и сухари. Настоящее пиршество по тем временам: – Это на несколько дней. А там видно будет…

– Только на несколько дней? Когда я выйти смогу?

– Я дам знак.

– Как же вы утомили – бунты, революции, мятежи… Стреляют и стреляют. Что вам не живется-то спокойно? Хоть бы пару месяцев дали отдышаться… – высказала Глаша. Учитывая ее особенности, это была яркая обвинительная речь: – Ну в чем теперь такая срочная необходимость?

– Да невозможно дальше ждать! Австрияки предлагают Керенскому сепаратный мир… – Клим понизил голос, словно делясь великим секретом.

– Ну и что? Вы же сами за мир агитировали…

– Дура, ей-Богу! Это же наш козырь! Ежели его Керенский разыграет, как мы народ на социалистическую революцию подымем? – незлобиво возмутился революционер: – Так что ты давай, забирай продукты, и чтоб носу твоего на улице не было! Уяснила?

Глафира подчинилась. Она хоть и фырчала, но своему богатырю-спасителю доверяла. И не зря.

Через три дня, двадцать пятого октября, грянул выстрел Авроры. Солдаты и матросы захватили город и свергли Временное правительство. Керенский бежал. Так и закончилась бесславная эра правления русских либералов, представленных кучкой тщеславных и недалеких болтунов, самым большим успехом которых было распространение сплетней о Распутине и августейшей семье. Во всем остальном они полностью провалились. Хотя, пожалуй, еще одно им удалось безупречно – подготовить благодатную почву для пролетарской революции, поскольку народ уже просто не мог выносить созданного ими хаоса.

X

Новость о социалистической революции настигла Григория Григорьевича, когда они с Верой Федоровной уже обосновались в солнечном курортном городке, спокойная, дачная жизнь которого диссонировала с тревожным известием из столицы настолько, что трудно было поверить во все происходящее. Если бы Гриша не видел, что до этого творилось в Петрограде собственными глазами, он бы засомневался в достоверности вестей. Более всего Елисеев беспокоился не из-за конфискации и национализации имущества в столице, а о безопасности родных и друзей. Особенно его волновало, сможет ли теперь Мариэтта вырваться из города. Он писал ей каждую неделю. По свидетельствам очевидцев, переезд из Петрограда стал настолько опасен, что практически невозможен. Поезда штурмовались солдатами, массово бежавшими с фронта. Гриша жутко боялся, что Мариэтту может постичь судьба племянницы. Поэтому он решил пока не требовать ее немедленного приезда. Нужно было дождаться, чтобы новые власти навели хоть какой-то порядок на железной дороге.

Однако были исключительные личности, для кого отъезд из Петрограда не был проблемой.

Обычно Глафиру после работы провожал домой Клим. Но теперь, после революции, он был чрезвычайно занят. Мог не появляться неделями. В один из таких дней к Глаше подъехал уже знакомый, начищенный до неприличия во время революционной хаоса и осенней грязи, автомобиль графа Закретского. Самого аристократа по-прежнему не брали ни годы, ни хвори, ни революции.

В этот раз граф вышел из машины и крепко взял Глафиру под локоть, тем самым давая ей понять, что ей придется выслушать все, что он намеревался сказать.

– Глафира Петровна, у меня к вам предложение! Имейте в виду, отказа я не приму. Есть возможность выехать из города с дипломатическим поездом. Я могу взять с собой вас и дочь…

По Глашиному лицу пробежала тень удивления.

– Да, я знаю, что Тата – моя дочь. Поэтому я не могу оставить вас на растерзание большевикам…

– Это лишь ваши фантазии.

– Отнюдь. Достаточно только взглянуть на нее. Она же моя копия. Та же стать, та же порода.

– Тата – Елисеева и похожа на своего отца, Дмитрия Васильевича…

– Оставьте, Глафира Петровна! Вы знаете, что я прав. Я ни на секунду не забывал той ночи…

Глашу едва заметно передернуло.

– Я даю вам слово дворянина, что я не воспользуюсь ситуацией и, если вы не захотите со мной близких отношений, мы останемся лишь друзьями. Но я надеюсь, Вы будете благоразумны и примите мое предложение, – граф бросил на землю газету, достал из кармана перстень с огромным бриллиантом и, опустившись одним коленом на лист рабоче-крестьянской передовицы, надел его на Глашин палец.

Глафира оцепенела. Все же предложение графа ей льстило. Знатный господин просит руки девочки, выросшей в доме терпимости. Закретский увидел в ее глазах сомнение. Она уже не была так уверена, что не поедет. Граф слышал запах победы, нужно было лишь немного додавить.

– Я имею право заботиться о своей дочери! Если вам безразлична ваша судьба, подумайте о ней! Что ее ждет здесь? Оладьи из картофельных очисток? – вставая с колен, продолжал искуситель.

– Но как… когда?

– Сейчас же. Идите за дочерью. Возьмите только документы и самое необходимое на первое время. Позже все купим. Поверьте, вы ни в чем не будете нуждаться! Вас ждет та жизнь, которую вы заслуживаете! Не может такая красота плесневеть в этом болоте!

Глаша словно под гипнозом зашла в парадную и поднялась в свою квартиру. Не снимая грязных калош, она прошла в комнату, где в комоде лежали документы. Собрав бумаги и оставшиеся от былой роскоши драгоценности, она завернула все узлом в платок. Купленные Митей облигации «Займа Свободы», выпущенные уже после свержения самодержавия, она не тронула. Глафира пошла за Татой, но девочки в ее комнате не было. Она сидела у кровати отца. Тот снова валялся пьяный. Видимо, ему было плохо, и Тата, пытаясь облегчить страдания, гладила его по голове, заботливо поправляла одеяло. В глазах двенадцатилетней дочки было столько любви по отношению к своему непутевому папаше, что сердце Глафиры дрогнуло. Как же она бросит мужа? Он без них пропадет. Глаша давно считала, что она была причиной всех его бед и несчастий. Ради нее он разорвал отношения с семьей. Из-за нее он потерял душевный комфорт и стал пить. Она проклинала себя за ту ночь с графом. Закретский вызывал у нее отвращение и страх. Она просто не могла уехать с ним. Это убило бы Митю. Глафира тяжело вздохнула и отнесла документы и драгоценности на место.

Закретский ждал Глашу несколько часов – сидел за рулем, читая газету, выходил из машины выкурить сигару, ходил кругами вокруг авто. До последней минуты он надеялся, что Глаша выйдет. Но больше ждать он не мог. Надо было успеть на поезд. Граф сел в мотор и, сорвавшись с места со свистом тормозов, умчался прочь из бьющегося в конвульсиях города.

Митя всю драму проспал. Глафиру он давно разлюбил. Разлюбил в один миг, словно чаша любви была опустошена им до последней капли. Теперь жена вызывала у него лишь раздражение. Он знал все ее недостатки и искренне удивлялся, что люди до сих пор