находят ее привлекательной. Дохлая рыба! Если б она бросила его и уехала с графом, возможно, ему бы стало легче. У него была бы весомая и объективная причина ее ненавидеть открыто. Сам Митя подсознательно внушал Глаше чувство вины оттого, что именно так он и думал. Он считал Глафиру виновной во всех злоключениях. Мужчина без стержня, без четких принципов не мог, не умел взять ответственность на себя. Он считал себя жертвой.

XI

Постепенно Петроград превращался в город, населенный бледными тенями. К январю Мариэтта страшно исхудала. Она вместе с горничной ходила стоять в хвостах, чтобы получить больше продуктов в руки. Хлеба давали один фунт в день, да и хлебом-то этот продукт из опилок и Бог весть чего еще сложно было назвать. Добавлялась ли в него ржаная мука, на вкус определить было сложно. Картошка была лакомством. Лепешки из картофельных шкурок считались невероятным деликатесом.

Мариэтта теперь часто видела во сне отцовский магазин, ломившийся от деликатесов. Ей казалось, что она слышит запахи утреннего кофе и выпеченных в кондитерском цехе знаменитых пирожков. Просыпалась девушка от разочарования и голодных судорог в животе.

В тот январский день они с горничной Лёлей снова отправились за хлебом, теперь охота за пропитанием занимала почти все их время. На углу Невского и Литейного проспектов они столкнулись с демонстрацией в поддержку Учредительного собрания. Безоружные люди несли транспаранты и плакаты. Вдруг, навстречу мирному шествию из подъехавших грузовиков выскочили солдаты с винтовками. Раздались выстрелы. Началась паника. Люди метались в поисках убежища. Мариэтта оказалась на линии огня. Она так испугалась и была так слаба, что не могла двинуться с места.

– Мариэтта! – вдруг услышала она знакомый голос. Сергей бросился к сестре и потащил ее в сторону, прикрывая собой от свистящих вокруг пуль.

Сережа с университетскими товарищами решили участвовать в шествии, чтобы выразить свою поддержку Учредительному собранию. Интеллигенция была в шоке от захвата власти воинствующим пролетариатом и пыталась цепляться за шаткие завоевания февралистов.

Когда брат с сестрой укрылись в подворотне и почувствовали себя в относительной безопасности, Мариэтта бросилась брату на шею и расплакалась.

– Что это, Серж? Что за «кровавое воскресенье»? Они же царя за это свергли… – бормотала Мариэтта.

– Это катастрофа! Конец всему! Теперь ясно совершенно, что шанс на цивилизованное будущее бездарно упущен…

– Что с нами стало за год? – плакала Мариэтта: – Мне страшно думать, что теперь так будет всегда…

Брат с сестрой, поддерживая друг друга, потихоньку побрели домой.

Испуганная горничная уже ждала хозяйку в квартире. Справная и подготовленная к различным жизненным неурядицам она смогла оперативно ретироваться с места событий. Только вот Мариэтту в хаосе потеряла.

Брат уложил замерзшую и уставшую сестру в кровать, а сам пошел домой, чтобы взять для нее немного провизии.

Вернулся Сергей с картошкой и мукой. Горничная чуть не прослезилась от счастья. Мариэтта, услышав голоса, встала и перед тем, как выйти к гостю, села за туалетный столик поправить волосы.

Пока Сережа ждал сестру, он ходил по гостиной, разглядывая, как Мариэтта устроилась. На кофейном столике перед креслом он увидел письмо. Он ни в коем случае не собирался читать его, но так вышло, случайно взглянул на почерк. Без сомнений это была рука отца. Значит, они поддерживают отношения. Сергея захлестнула волна обиды, разочарования и возмущения: «Маленькая предательница! В пику братьям хочет помириться с отцом! И снова действует у нас за спиной!» Не имея сил выяснять отношения, он, не прощаясь, покинул квартиру сестры с твердым намерением никогда туда более не возвращаться.

Когда все еще слабая Мариэтта вышла из своей комнаты, брата в гостиной уже не было. Его спешный уход поставил ее в тупик. В голову полезли разные мысли, но от них моментально отвлек доносившийся из кухни сладковатый запах отварного картофеля – самый аппетитный аромат на свете.

XII

Картофель в городе закончился к весне. Теперь царицей Петроградской кухни стала вобла. Ядреный запах нищеты и разрухи пропитал улицы. Казалось невероятным, что каких-то пару лет назад в столице можно было найти любой деликатес, работали рестораны и кафе, окутанные самыми утонченными ароматами. Теперь же большевики для борьбы с голодом открыли общественные столовые, где победивший капиталистов пролетариат, сбросивший рабские оковы, мог гордо съесть непонятную вонючую баланду, способную отбить аппетит у любого голодного. Петроградцы, которые еще недавно были избалованы лучшими кулинарными изысками, теперь стояли в хвостах за собачьим мясом по два с полтиной рубля за фунт. Не брезговали и мышами по пятьдесят копеек.

Но Петроград не оправдал бы звание культурной столицы, если бы, несмотря на голод, наступление немцев и общий хаос, там не работали театры. Мариинка собирала полные залы. В феврале отменили бойкот операм Вагнера, и Мариэтта смогла попасть на «Тангейзер». Девушку так расторгала эта история о женском самопожертвовании, что она едва сдерживала слезы. Ей самой становилось все тяжелее ждать Глеба, тревожась каждый день за его жизнь. Она уже действительно начала задумываться, не уехать ли к отцу, который писал, что большевизм до Кисловодска еще не докатился.

Елисеев недолго радовался отсутствию революционеров в городе. Изначально были надежды, что большевики никогда не появятся там, так же, как по каким-то неведомым причинам любые кровососущие насекомые избегали это райское место, окруженное горами. Однако с первым весенним солнцем началось нашествие и на Кисловодск. Набегут, как татарская орда, пройдутся с обысками, ограбят население и снова исчезнут на какое-то время. С каждым разом их присутствие становилось все более заметным и продолжительным. В такой ситуации срываться Мариэтте было опасно. Гриша видел по письмам дочери, что настроение стало меняться, но боялся поддержать ее в желании отправиться в путь. Трагичная история племянницы пугала его страшнее любого кошмара. Теперь пусть бы уж дождалась супруга, и поехали вдвоем. Хоть какая-то была бы защита в пути.

В марте начались переговоры о мире с Германией. Сепаратный мир на унизительных условиях без аннексий и контрибуций многие россияне считали позором. Мариэтту, напротив, не трогали критичные оценки этой инициативы Ленина, которого открыто обвиняли в предательстве и получении от немцев денег. Ей хотелось лишь одного, чтобы Глеб быстрее вернулся домой. Если для этого нужно было заключить мир с немцами, с австрийцами или даже с самим дьяволом – все равно. Ей было безразлично, что миллионы людей отдали за победу жизни, Николай II отрекся от престола, чтобы обеспечить мир внутри страны, дабы армия могла продолжать сражаться, и с этим же лозунгом развалили страну февралисты. Девушку волновала собственная личная жизнь и своя сермяжная правда. Ей было холодно,