забыть этого унижения. В душе поклялся отомстить. Отомстить золотопогонникам. Я думаю, что в сердце моего друга не было простой обиды. Не примечали мы в его словах обычной человеческой злобы. Была суровость и ненависть ко всему старому, враждебному нам. «Убить придется их, — обобщал Маслов все свое представление о борьбе с контрреволюцией. — Не смирятся с нашей властью никогда». «Да вроде потише стали», — возражал Плахин. «Кошка перед прыжком всегда притаивается, — гнул свое Маслов. — Вот погоди, так зашумят, что в ушах у нас звенеть будет». Пророком оказался Маслов. Печальным пророком.

В общем, за домом они следили. Вдвоем. Плахин после трех заходов на Гоголевскую оставил друзей: «Пустое. Да и не люблю я этих подсматриваний в чужие ворота».

Недельки через две остыл и Карагандян: «Надоели чиновники, сидят, как мыши в норах, выглянуть боятся. Это не по мне». Маслов и сам понимал, что результатов наблюдения не дают, поэтому друга не удерживал: «Ладно, один попробую». «В случае чего, зови, — предложил Карагандян. — Пособлю».

Еще две недели сох у дома Маслов. И, наконец, уже весной почти, когда повеяло теплом и ночи стали яснее, он заметил огонек, вдруг вспыхнувший в одном из окон, выходящих во двор. Огонек светился часов до трех ночи. Потом погас, и минут через десять заскрипела калитка. На улицу вышмыгнула сначала одна тень, потом еще две. Разбрелись в разные стороны. Снова Маслову показалось, что одна из теней похожа силуэтом на поручика. Пошел за ней. Но на первом же перекрестке потерял. Тень словно растаяла за углом.

Утром доложил Елисееву. Тот отмахнулся: «Пусть штаб Красной Гвардии занимается или партийная дружина. Наше дело — бандиты». Но все же вызвал Звягину. Та, как всегда, стала отпираться. Долго отпиралась. Потом сказала следователю:

— Это друзья Штефана. Избавьте меня от них.

Ответ не удовлетворил Елисеева.

— Что хотят эти друзья?

— Участия в их делах.

— Именно?

— Им нужно где-то прятать вещи.

Елисеев удивился: банда разгромлена, все участники налетов осуждены, в городе стало потише и поспокойнее, а тут вдруг объявились друзья Штефана.

— Когда придут снова? — спросил он Звягину.

— Не знаю. Уже неделю не появлялись.

— Вы предупредили их об опасности?

— Нет.

— В чем же причина?

— В вашей настойчивости.

— Непонятно.

— За мной следят. Теперь ясно?

— Вроде...

Ей поверили еще раз. Трудно было не поверить. Прежняя дружба Звягиной со Штефаном могла привлечь кое-кого из уцелевших бандитов в ее дом. Не подумал о другом Елисеев. А два месяца спустя Антонину Звягину задержали около резиденции американского консула в Ташкенте. Она несла шифрованную записку. Вернее, предполагалось, что записка шифрованная. Такое мнение высказали в штабе Красной Гвардии. Будущее подтвердило это, но тогда, весной 1918 года, не приметна была связь американской и английской разведки с белогвардейскими заговорщиками в Ташкенте, еще не объявил о своем представительстве Тредуэлл, не замаячил на горизонте Бейли. Вмешиваться в дела консула никто не имел права — таков международный обычай — и Антонину Звягину отпустили.

Маслов один-одинешенек не поверил словам Звягиной. Не поверил в существование друзей Штефана. Вот если считать другом поручика Янковского, тогда другое дело. О нем Маслов и подумал, намереваясь продолжить наблюдение за домом чиновника.

Событие это по тому времени казалось пустяшным. Слишком велики были исторические сдвиги, чтобы на их фоне узреть возню в доме бывшего чиновника канцелярии генерал-губернатора. Только что Красная Гвардия одолела «Кокандскую автономию», разгромила скопище баев, мулл, владельцев хлопковых заводов и золотых приисков. Только что на станции Ростовцево люди с красными повязками на рукавах разоружили белоказаков и отбросили полковника Зайцева к Самарканду, и там он вместе со своими подручными попал под огонь железнодорожных отрядов. Бои шли непрерывно. Непрерывно уходили на фронт эшелоны с Ташкентского вокзала. Пламя вспыхивало все в новых и новых районах Туркестана. Наймиты английских колонизаторов совершили первые налеты на ферганские кишлаки и вырезали несколько бедняцких семей за их симпатию к большевикам. Курбаши Иргаш, крещенный «Кокандской автономией» и нареченный «защитником ислама», открыл басмаческий фронт. Триста бандитов, вооруженных винтовками и маузерами, доставленными из эмирской Бухары и Афганистана, начали борьбу с советской властью. Это были поистине большие события. Совет Народных комиссаров Туркестана объявил Ферганскую долину на военном положении.

Тихо было лишь в Ташкенте. По-прежнему пошаливали, правда, бандиты, но не особенно. С ними боролась и милиция, и уголовный розыск, и Красная Гвардия. Контрреволюция вовсе присмирела. Так казалось многим. Иногда поступали сведения о сборищах офицеров, возне чиновников. Но все это мелкое, вроде масловского донесения с Гоголевской улицы.

Вот в такой момент мнимого затишья в Ташкенте появился генеральный консул Соединенных Штатов Роджер Тредуэлл. Он проехал на фаэтоне по городу, весеннему от солнца и человеческой радости — Ташкент готовился к 1 Мая, — деловым взглядом обвел улицы. Впервые ему пришлось столкнуться с новым, неведомым еще миром — революционным миром — и Тредуэлл искал приметы его. Красные флаги, люди с красными повязками на рукавах — всё необычно для глаза. Интересно. Не будь у этого, еще сравнительно молодого человека с живой искоркой во взгляде иной цели, чем та, что указана в бумаге, выданной самим президентом Вильсоном, он, пожалуй, отнесся бы с симпатией к обладателям красных повязок. Бумага представляла Тредуэлла как уполномоченного дружественной страны, правительство которой хочет наладить добрые отношения с Советами и изучить, а следовательно, понять новый общественный порядок. Ограничив себя этими официальными задачами, Роджер Тредуэлл волей или неволей стал бы присматриваться к неведомому для него миру, вошел бы в него с дружескими намерениями. Но увы, бумага существовала лишь для дипломатического объяснения причин появления консула США в Ташкенте. У Роджера Тредуэлла существовала совсем другая задача. О ней он не говорил. Не имел права говорить. Никому. Впрочем, кое-кто знал. Но не вина в этом Тредуэлла. Нужных людей в Ташкенте оповестили частные лица. Оповестили еще до приезда консула. За них он не в ответе.

В первую и во вторую поездку по городу, совершенную в течение дня, консулу показали достопримечательности Ташкента. Секретарь, сопровождавший Тредуэлла, склонялся к уху своего шефа и лаконично пояснял:

— Обратите внимание на этот дом!

Или:

— Человек, что стоит на обочине... Нет, не тот. Другой, в чесучовом кителе... Близкое к генералу лицо!

— Понятно, — кивнул консул.

Некоторые улыбались, скупо, но многозначительно. Иногда торжествующе. Они приветствовали мистера Тредуэлла. В ответ он едва кивал головой. Так, словно соглашался с секретарем. Но кивок попадал