Не пристрелили. Прошли дальше, а около Дмитрия осталсясанитар и начал перевязывать ему ногу. Потом оставил Дмитрия лежать на том жесамом месте, а сам исчез. Дважды начинался обстрел с той и другой стороныфронта, и Дмитрий размышлял, убьют его свои или чужие снаряды. Веселые это былиразмышления, ничего не скажешь!

Затем вернулись санитары, уложили Дмитрия на носилки ипонесли в полевой лазарет – палаточный городок. Несколько палаток были заняты,а та, в которую его наконец внесли, оказалась почти пустая: на полу стоялитолько одни носилки. Человек, лежащий на них, был почти с головой покрытшинелью.

«Мертвый, что ли?» – безразлично подумал Дмитрий.

Появился санитар с кофе и бутербродами.

Дмитрий выпил кофе, но есть не мог – затошнило от запахаэрзац-колбасы.

– Не хочешь? – раздался голос с носилок. – Ну дай мне.

Ага, очнулся сосед. Значит, он живой.

Дмитрий повернул голову – да и замер, увидев Полуэктова…

– Ну, тесен же мир, – буркнул тот, невольно отдергивая руку.

– Не хочешь? – Дмитрий разжал пальцы, хлеб и колбаса упали вгрязь. – Ну, как хочешь!

Они лежали рядом молча – два врага. Потом Полуэктов не тоуснул, не то впал в забытье, только изредка протяжно стонал.

В это время среди немцев началась какая-то суматоха. Дмитрийловил обрывки фраз. Говорили о внезапном прорыве русских, об эвакуации раненых.

– А с пленными что? Оставим или заберем с собой? – крикнулкто-то совсем рядом, за брезентовой стенкой палатки.

– Приказ – брать только офицеров, низших чинов и унтеровоставлять! – ответил другой.

Дмитрий, словно ему кто в ухо шепнул: «Вот она, надежда наспасение!» – сорвал погоны с шинели, которой был укрыт, сунул их себе подспину. В эту самую минуту полог палатки откинулся. Вбежала молоденькаямедсестра – испуганная, растерянная:

– Госпо-один оффицир?

– Не-е… я унтер, – протянул Дмитрий. – Офицер – вона он! – Имахнул рукой в сторону спящего Полуэктова.

Солдаты подошли к носилкам, на которых лежал тот, подняли.

– Марш! Несите! – отчеканила медсестра.

Полуэктова вынесли…

Дмитрий не мог поверить в удачу. Боялся верить!

«Многие немцы разбираются в наших знаках различия. Ониспохватятся. Полуэктова вернут. Или он очнется и поднимет крик. Его вернут, аменя заберут. Я попаду в плен…»

Потом Дмитрий понял, что обман удался – в лазарете сталотихо. Немцы эвакуировались со страшной быстротой, даже не сворачивали палатки.

Тем временем рана Дмитрия начала кровоточить. От потерикрови он впал в забытье и даже не слышал, как в лазарет вошли наши санитары. Непомнил и путешествия на санитарном поезде, где за ним присматривала ВаряСавельева, давняя любовь. Не до любви было тогда Дмитрию Аксакову! Он очнулсяуже в Петрограде, в военном госпитале. Про Полуэктова он до нынешнего дня почтине вспоминал. Однако…

Так вот кого напророчила теща!

Откуда она знала? Как могла знать? Получается, что… что ейможно верить? Нет, не так – получается, ей нужно верить? И насчет Шадьковича? Инасчет лекарства от болезни, называемой ностальгией?

Дмитрий, с трудом соображая, вошел в ближайшее бистро испросил рюмку виноградной водки. Дорогое удовольствие, слов нет, не для каждогодня, но сейчас Дмитрию нужно было срочно привести нервы и голову в порядок. Незакусывая, только запив граппу водой из графина, стоявшего на столике (воданаливалась из водопроводного крана и подавалась во всех бистро бесплатно), онпрочел «Правду» от первой до последней строки, потом снова пересмотрел всефотографии и даже зачем-то перечитал подписи к ним.

Сложил газету, открыл свой полупустой бумажник и долгокопался там. Бумажник вполне оправдывал свое название, потому что вместо денегв него было напихано множество никчемных бумажек. Счета, записки, рецепты вфармацию, визитные карточки каких-то уже забытых людей… Не то, не то, не то!

Наконец Дмитрий нашел, что искал. Листок из блокнота сбледной надписью, сделанной автоматическим карандашом. «Рю Федо, 18, пансион«Эгльон», – было начертано убористым почерком. Листок дал ему Шадькович – вРОВСе, возле полуколонны с белой сакурой наверху. Дмитрий взял его тогда извежливости, но был уверен, что адрес альбиноса ему никогда не понадобится.«Слава богу, не выбросил!» – подумал сейчас он, видя в своей бережливости некийзнак свыше.

А предсказание Лидии Николаевны?!

Об этом он вообще старался больше не думать.

Прикинул, где находится рю Федо. А, ну да, вскоре забульваром Монмартр, если пересечь его по Фробур-Монмартр или рю Друо. Выходило,не более чем в получасе ходьбы отсюда. Жаль, туда никак не подъедешь на метро.Взять такси? Нет, со времен своего «водительства» Дмитрий просто не могзаставить себя сесть в такси – обрыдло! Да ладно, дойдет и на своих двоих.

Он торопливо высыпал на столик несколько франков за граппу,сорвался с места и выбежал вон с такой поспешностью, что это показалосьподозрительным официанту, который еще поспешней бросился к столику, чтобыпроверить, полностью ли заплачено беглецом по счету. Вышло, что даже с лихвой,очень прилично оставалось на чай. «Ну и чего ж тогда хромой мсье умчался,словно его черти кусали за задницу? – удивился официант, собирая деньги вгорсть и ставя пустую рюмку на поднос. – А, ну да, он читал русскую газету… О,эта загадочная русская душа!»

Официант не слишком-то понимал, что значат эти слова, – ониему просто нравились.

* * *

Нам жизнь кутежная мила.

Эх, все бы ела да пила!

Приди же, бравый, поскорей,

Карман очистим, ей-ей-ей!

Лелька с провизгом допела и уткнулась в стакан, как бы горлопромочить. У нее и на самом деле саднило в глотке, но вовсе не от пения и не отдухоты. И не душно ей было ничуточки. Наоборот, озноб пробирал, и, если честно,сейчас она выпила бы не холодного ситро, а горячего чаю, а еще лучше – водки.Но здесь, в Доме культуры, водки в буфете нет, поэтому мужчины берут себе пиво,а женщинам – приторно-сладкое ситро. И еще пирожные к нему суют –жирные-прежирные эклеры, от них в животе невыносимая тяжесть.

– А ну-ка еще спой! – раздался голос рядом. И немедленновокруг стало как-то подозрительно тихо.