Лелька повернула голову – и ахнула, приоткрыв губы, когдаувидела остановившегося рядом мужчину. Вгляделась в его лицо…

– Чтой-то вы сказали, дяденька? – протянула писклявым,испуганным, девчоночьим голоском. – Спеть? А что? Да мне медведь на ухонаступил, еще когда из мамкиного брюха вынимали…

Кто-то из стоящих поодаль хохотнул, но тотчас испуганнозамолк.

– Но ты же только что пела, – сказал высокий человек,остановившийся рядом с Лелькой. – Про жизнь кутежную… Откуда ты такие песнизнаешь?

– Простите, дяденька! – заныла Лелька, елозя рукой по лицу,якобы вытирая слезы раскаяния, но в то же время заботясь о том, чтобы не свестирумяна, старательно наложенные на впалые, исхудавшие щеки. – Больше не буду.Что с меня взять, я ж дитя окраины, кто меня растил, кто воспитывал? Никто. Нимамки, ни тятьки, ни брата родного, чтоб заступился за девочку-припевочку…

И она вдруг громко, как-то нарочито задиристо пропела такуюзабористую частушку, с такими выражениями и намеками, что народ кругом не точто ахнуть не смог – просто дышать забыл.

Тишина воцарилась мертвая, мертвецкая… Нет, настороженныйЛелькин слух все же уловил легкое поскрипывание паркета – это крадучись удиралииз зала люди осторожные, предусмотрительные, которые нюхом чуяли, что сейчасраспоясавшуюся девку, видать, хватившую лишнего и осмелившуюся пропеть такуюскандальную частушку, и где – в главном очаге энской культуры, во Дворце имениСвердлова, да еще в присутствии кого – самого товарища Верина, зампредаоблисполкома, который почтил молодежный вечер своим присутствием… – сейчас еевыведут отсюда под белы рученьки, сунут в «воронок» – и поминай как звали! Кудаболее значительные лица исчезали бесследно в эти бурные времена, а уж девчонкасгинет в одночасье – никто и не чихнет вслед.

Лелька чуть покосилась в сторону. Ее кавалеров поблизостиуже не было. Эх, ну и мущ-щина нынче пошел! Того и гляди, придется домой водиночестве возвращаться, проводить будет некому. Вот разве что в каталажкуупекут…

– Забавно, – проговорил Верин и чуть растянул губы в улыбке,чтобы показать, что ему и впрямь забавно. – Помню мое босоногое, нищее детствов сормовских переулочках. В ту пору такие песенки там можно было на каждом углууслышать. Сам их певал, каюсь. Дурак был, молодой, безмозглый. Но сейчас жедругое время! Как говорится, другое время, другие песни. Верно? – И он пропелне без приятности:

Дан приказ – ему на запад,

Ей – в другую сторону.

Уходили комсомольцы

На Гражданскую войну.

Уходили, расставаясь,

Покидали тихий край… —

немедленно подхватил жиденьким баском какой-то лизоблюд, побрюшку и костюму видно, что допущенный к закрытому партийному распределителю, иуже начал руками махать, чтобы дирижировать хором, который, предполагалось,должен был немедленно образоваться из таких же лизоблюдов. Но нет, хорпочему-то не образовывался, более того – толпа все упорней расползалась пофойе.

– Я этих ваших песен не знаю, – пожала плечами Лелька, играяглазами и то и дело обращая их к синим глазам товарища Верина. Зампред смотрелна нее жадно, горячо, и Лелька купалась в его взгляде, словно весеннийворобышек в первой дождевой луже – барахтаясь, встряхивая головой, чистя перышкии охорашиваясь. – Я свои собственные пою. И ежели кому они по нраву или, кпримеру, детство босоногое охота вспомнить… – Тут она словно бы прилиплаглазами к глазам товарища Верина и медленно проговорила: – Те могут прийти менянавестить на улице товарища Загорского, бывшей Малой Печерской. ВозлеВарвариной часовни дом, так я там с бабкой квартирую в полуподвальчике. А ежелииным в наши убогие хоромы заглянуть не по чину, то они в машинах меня возлезаготконторы, где я по клавишам пишмашинки колочу, поджидают и везут либо ксебе на квартиры, либо прямо в авто я их обихаживаю.

– Боже мой! – взвизгнула какая-то дама в длинном синемплатье и чернобурке, вся такая, с пергидролевым перманентом, сразу видать,супруга ответработника. – Да как вы можете такие вещи говорить, девушка?

– Девушка… – нагло ощерилась на нее Лелька. – Скажешь тоже!Нашла девушку, тоже мне. Я уж и не помню, когда целкой была. Может, я такой иродилась!

– В милицию ее! – простонала дама. – Надо вызвать милицию!

– Выйдите отсюда, – негромко сказал Верин, подходя к Лелькеближе и сильно сжимая ее руку. – Вы черт знает что несете. Она пьяная,товарищи! – воскликнул он громко. – Она пришла сюда пьяная! А здесь, видимо,пивка добавила, вот ее и развезло. Уходите отсюда, девушка. Идите проспитесь дахорошенько подумайте над вашим поведением. Не позорьте себя перед людьми!

– Виктор Павлович! – Возле плеча Верина образоваласькакая-то круглая, донельзя приличная и неразличимо-гладкая рожа. – Позвольте, яи правда милицию вызову. Или сотрудников НКВД прикажете? Нельзя ее отпускать.Кто знает, что у нее на уме! Еще проверить надо, по чьему наущению она пытаетсясвоими бесстыжими, непристойными частушками сорвать вечер трудового населениянашего прекрасного города, посвященный…

– Стоп! – властно махнул рукой Верин. – Избавьте меня отчтения вслух газетных передовиц, товарищ Липский. Если мы будем тратить времянашей милиции и органов на всякую подгулявшую девицу, у них не будет времениловить врагов народа. Ясно?

Липскому было до того ясно, что он аж слов не находил.

– Послушайте, гражданка… – начал Верин. – Как вас зовут?

– Полякова, – ответила Лелька, глядя снизу вверх, и быстрооблизнула губы кончиком языка. – Меня зовут Елизавета Полякова.

– Лиза, значит, – кивнул Верин. – Ну что ж, Лиза, вам сейчаслучше пойти домой и…

– Какая я тебе Лиза? – перебила она обиженным голосом. –Поди-ка, назови меня так еще раз, я тебе всю рожу ногтями порву! Меня всеЛелькой зовут. Понял?

Верин только что глаза не вытаращил. Очередные ахи-охи ворохомполетели из потрясенной толпы.

– Уходите, Ли… Леля, – быстро проговорил Верин. – Уходите. Ичтоб я вас больше в таком состоянии не видел, понятно? Завтра сам проверю, каквы себя ведете.

– Не кисни, ширмач подержанный! – буркнула Лелька и под общийгромкий возмущенный «ах!» процокала каблучками вниз по мраморной лестнице,бросив косой взгляд на Верина, стоящего наверху, на площадке, – вид у него былошарашенный, словно получил бутылкой по кумполу.

А вот интересно, какой бы у него сделался вид, кабы Лелькасказала ему то, что хотела сказать: «В петле бы тебе ногами подергать!» То-тоудивился бы! Небось ушам бы не поверил.